Обвиняемый (2005)

Неуловимая и молчаливая девочка, пряча глаза от камеры, на допросе сознается, что ее собственный отец ее домогался. Девочка неловко пожимает плечами, а затем поднимает глаза и пристально смотрит в монитор. Папа в другой комнате, наблюдая по телевизору за этим недетским безобразием, пытается рыдать, глядя как его дочь говорит стыдные и лживые вещи.

«Догма» на то она и догма, чтобы в один прекрасный момент стать проклятием для кого-нибудь из датских режиссеров. Пожирает своих детей она охотно и с животной радостью, а те даже не замечают, что трапеза начинается с уничтожения головы. Говорить, что Тюсен облажался особо не хочется, но он с такой непосредственностью и фестивальной серьезностью поскользнулся на мокрой кучке датской «новой волны», что это выглядит даже как-то неловко.

В «Обвиненном» герой Любю с чистыми серыми глазами покачивается на волнах обыденной каждодневной рутины. Скромная квартира в Копенгагене, работа инструктора по плаванию в городском бассейне, жена и патологическая лгунья дочь, у которой «здоровые» проблемы четырнадцатилетней барышни. Фильм катится по наклонной и сразу становится ясно, что в обыденном мирке тихой семейки что-то не чисто. Школьный врач рассказывает сказку о тролле, заточившем принцессу до тех пора пока та не назовет его истинного имени. Там где должна быть эротика зрелая женщина шепчет как частенько воображает себя невинной девочкой рядом с небритым мужчиной. Девочкой, у которой никогда не было секса, но ей его очень хочется.

Несколько лет назад папа не сдержался, несколько лет назад случилось обычное семейное «торжество», которое никто даже не заметил. Несколько лет назад запустился миниатюрный механизм, чтобы через два года посадить папу в тюрьму, а девочку отправить в приют. Режиссер так настойчиво уверяет в этом зрителя, так аккуратно и правильно расставляет акценты, что намек превращается в очевидное. Сколоченная наспех интрига идет ко дну так же быстро как престарелые подопечные героя, которых он безуспешно пытается научить плавать.

Тюсен в отличие от Винтерберга сразу перерубает канаты, чтобы не тянуть за собой как можно меньше провокации. Он догадался, что хулиганство первой Догмы-95 сейчас уже не сойдет с рук. Тридцатилетняя женщина, заявляющая на семейном обеде о том, что двадцать лет назад папа распускал руки, будет смотреться менее убедительно, чем дистанционное, никогда так и не показанное зрителю, вранье трудного подростка.

Сопереживать герою не получается может просто оттого, что Любю, не лишенный мужского обаяния актер, слишком часто выдает двусмысленные взгляды и слишком часто намекает на свою виновность. Лишь в предфинальном беспомощном монологе героя о мороженом, собаке и о том что «папа то хотел как лучше» фильм встает на заранее проложенные рельсы. Слабый герой попадает в общество, где можно выйти из тюрьмы, но нельзя отмыться от невидимого позорного клейма, где слово «педофил» идет впереди человека и запоминается быстрее чем имя и номер социальной страховки. Идея, что осознание вины страшнее, чем сама вина, ставит «Обвиненного» почти рядом с экзистенциализмом Джоста, но режиссерская пошлость заправского моралиста все разрушает. Там где должно быть раскаяние есть лишь фарс с обмороками на асфальте.

Камера Бленкова, работавшего на площадках Кристенсен и Йенсена, снимает очень холодно и безучастно. Крупные планы, скатывающегося к почти комической халтуре «правильно» страдающего Любю, обрываются сразу же как только эта халтура переходит всякие границы. Вот Хенрик смотрит на стакан воды, на викторианскую сережку попечительницы детского приюта с забавным названием «Сендербро». Внимание Хенрика зависает на пластмассовом спайдермене в руках наябедничавшего на черствость своего тренера по плаванию мальчишки. Хенрик думает, но этих мыслей не существует, потому что Хенрик картонка, а Тюсену не хватает мастерства и фантазии.

Чтобы после «Торжества» снять фильм о грязных прелестях одной семьи, да еще с серьезным выражением страдающего запором клирика, нужно уметь не оглядываться назад. У Тюсена же чувство обостренной совести перевешивает чутье режиссера. Все мытарства Хенрика — это короткая дорожка от немного аутичного отца семейства до безграмотно-оскорбительного граффити на машине. Эта дорожка длиною в чуть меньше часа, выражает ясно только одну мысль — и сейчас «достоевщина» по-прежнему на пике фестивальной киномоды.

Датчане в кино — это пугливые интроверты, это слабые плаксивые мужчины и холодные брунхильды. Датское великолепие как и датское королевство — вещь с гнильцой. Оттого за спиной Тюсена маячит «Торжество» и ничего с этим не поделаешь, так как по отношению к датскому фестивальному кино слово «догма» стало носить почти ругательный характер. Тюсен эксплуатирует тему инцеста с аккуратностью и с оглядкой «как бы чего не вышло». Но в конце концов выходит, что самому фильму чего-то клинически не хватает, сюжет откровенно провисает, а актер Любю нещадно переигрывает.