Бой 16 (2005)

Вредный батянька забыл сказать сыну, что с переездом у того не останется места, чтобы продолжить занятия любимым таэквондо. В восточногерманском городке застроенном типовыми советскими многоэтажками царят уныние, безработица и смертная тоска, выливающаяся ненавистью к понаехавшим в фатерляндию гастарбайтерам.

Начинающий фашик Томас решает прибрать к рукам мощную боевую единицу рукобойного Георга, на «ура» выигравшего выставочный уличный бой с кодлой местных маргиналов, рассчитывавших опустить лихого паренька, но, под давлением неопровержимых аргументов, сдавшихся на милость победителя. Невесть какими путями между закалённым бойцом и забубенным фашиком завязывается дружеская связь, вроде как их сплотила любовь к борьбе, ну не к той, что «Mein Kampf», а к корейскому народному спорту, укрепляющему тело и дух молодых ребят. Но и в бойцовском братстве коричневый воин пытается обращать расстроенного товарища, которому, хватает потери привычного спортзала, чтобы искать лёгкие объяснения своей тяжёлой судьбы.

Логика поступков и причинно-следственные связи решений, пожалуй, самое слабое звено в сюжете этой картины, очень долго кружащего вокруг прошлого Георга и его обид на самоуправство отца, легко ломающих привычный уклад и прежние установки, как будто нет характера, да и не было совсем. Дутая злоба (с чего бы это?) оказывается созвучной идеям местных дельцов, потрошащих бизнес польских эмигрантов и вчерашний благородный воин уже заряжен на последний и решительный бой. Или кто-то ещё сможет остаться в живых? Не убеждает. Людвиг Трепте с пафосом декламирует горячечный текст свежего национал-социалиста, но верит ему только Георг с хлопающими глазами Флориана Бартоломея, как и положено маленькому мальчику, совершающему кучу глупостей из-за обманутых надежд.

Примитивные домашние склоки и полное отсутствие романтики — вся энергия речи закачана в пропагандистский надрыв неуравновешенных малолеток, в ритуал единения отщепенцев, за которыми стоит криминальный пригляд. И кровь. Два полновесных махача, без оглядки на цензуру, последний из которых подводит друзей к необратимому рубежу, к границе человеческого и нечеловеческого, где, откуда ни возьмись, обнаруживается взаимное влияние благородного бойца и отмороженного фашиста — слепленный из ничего патетический финал в эффектных брызгах дождя и крови, доводящий до исступления, чтобы потом выйти со свистом паровозного гудка.

Вот и получается: идейный кавардак и неразбериха с целями, когда хотели обозначить тему, а в итоге подняли только пыль. Ни полновесной жести, ни принципиальной конкретики, лишь намёки и жесты — пунктики на разлинованных полях пустого текста, а личности и позиции, очевидно, не в этот раз.