Я — чайка!.. (2000)

Сошедшая с ума иль взошедшая к высокой степени безумства, превратившая свою квартиру в сцену, камеру обскура, читающая заученные монологи из Чехова и Толстого перед любительской кинокамерой, незаметная, невидная, неслышная, никем не опознанная, забытая, — кто она? Всенародно любимая Машенька из одноименного фильма, Эмилия — придворная дама с историей, оставившей шрам на лице и глубокую рану где-то в области сердца, обладательница сталинской премии в двадцать один год. Чайка! Она — чайка, которой летать бы, да крылья подбиты…

Женщина, чью судьбу враз и навсегда изменила, переломив, перемолов, автомобильная авария. Попытки взлететь на поломанных крыльях, стереть с лица оставленный несчастьем след приведут ее на операционный стол, к жизни в Англии, к трудному, но желанному возвращению на родину, где ее никто не ждет, к новым чаяниям, которым не суждено будет сбыться, и, в итоге, — к добровольному заточению в импровизированной домашней киностудии и — больше — в самой себе, в мире несбывшихся надежд, милых призраков кино, театра и литературы. Лишь однажды ей удалось взлететь, но желание оного, тоску по полету она пронесла через всю жизнь, билась о прутья своей клетки, старалась, страдала, старела, но никто не открыл заветной дверцы, — умерла.

Её история стала известна в 2000-м году с выходом короткометражного документального фильма «Я — чайка!..» Словно следуя заветам князя Владимира Одоевского, его создатели не стремились снять биографию как таковую: факты жизни советской актрисы (авария, замужество, переезд в Англию, возвращение на родину), названные за кадром, остаются лишь фактами, пунктиром человеческой судьбы, но истинные «материалы для биографии художника одни — его произведения». И именно им отдано основное время картины — ключевые для понимания жизни актрисы эпизоды из немногочисленных фильмов, в которых она снялась, и фрагменты тех самых домашних записей «Я- чайка! Я подбитая чайка», ставших свидетельствами старения и умирания раненой птицы. Действительно, так ли важны цифры, даты, когда родился, когда куда ездил, когда умер, если за ними — жизнь мятущейся души и человеческой мысли, их движения, взлеты, падения, метаморфозы.

Поэтичный реквием, элегическое воспоминание, попытка всмотреться, вглядеться, проникнуть, понять и — рассказать о человеке что-то большее, чем то, что можно прочитать на могильном камне или в биографической справке.

Отчего люди не летают как птицы?

В изоляторе для самоубийц,

Где мы все наизнанку и ниц.

Беззащитные словно дети,

Нас не помнят уже в этом свете

Валентина Караваева

Вечная Машенька, по-детски улыбчивая, с озорными глазами на черно-белой пленке из далекого 43-го года. Жизнь, время, люди — благодаря кино, все сохранилось. На экране остались и эмоции, и слова, и судьбы, только они обесцветились, будто поседели вместе со своими героями. И теперь прошлое слилось в одно перегоревшее чувство — тоску. Валентина Караваева в тот военный год стала иконой киноэкрана. После фильма «Машенька», где она сыграла заглавную героиню, 21 летняя актриса взлетела на Олимп популярности. Перед ней, совсем юной и полной радости, открывался неоглядный простор будущей, только нарождающейся жизни. Счастья в кино и в любви. Лучшего и нельзя желать.

Очередные съемки, шоссе, визг тормозов… Шрам на лице, казалось, оборвал ее карьеру, и надежды рассеялись, как наваждение. Но такая версия представляется только при поверхностном взгляде на ее жизнь. Всматриваясь в факты биографии, понимаешь, что автокатастрофа разрушила не карьеру талантливой актрисы, а ее душу. Целеустремленность, энтузиазм, мягкосердечность забылись в прошлом. Караваева стала суха и раздражительна. Ей предлагают роли и в театре, и в кино. Она начинает играть, но нигде не задерживается. Постоянные скандалы с коллегами создают имидж очень тяжелой актрисы, с которой абсолютно невозможно работать. В последний ее фильм «Обыкновенное чудо» Караваеву пригласили только из-за блестящего профессионализма. Она играла почти гениально. И чем совершеннее становилось ее умение жить в образе, тем более ненужной оказывалась сама актриса. В конце жизни, она достигла непревзойдённого мастерства, на которое способны, быть может, только душевнобольные. Но последние свои роли она исполняла уже в одиночестве.

Документальный фильм о Валентине Караваевой мог бы быть сентиментальным биографическим очерком, какими частенько потчует телеэкран, вспоминая забытых кумиров, или скрупулезным анализом сведений, дневников, интервью очевидцев. И работу Георгия Параджанова вроде нужно сравнивать с нынешней документалистикой, но сама картина упорно этому противится. «Я — чайка!» как будто принадлежит другой эпохе. Хроника, сцены из кинолент, кадры, снятые незадолго до фильма и добытые из архивов — всё существует где-то в прошлом, в тех же 40-ых или 60-ых. Параджанов создал подлинно художественный фильм, объединив и сконцентрировав время. Черно-белое небо, зашитое в грозовую пелену, которая душит гаснущее солнце. Двухцветное кладбище — коллекция Смерти. И на одном завалившемся кресте — фамилия Чепман. Эту фамилия взяла Караваева, когда вышла замуж за англичанина. Он увез ее из Союза, но она вернулась. Из-за любви к родине, быть может. Однако родина не ответила взаимностью. Заперла в одинокой комнате, утопила в отчуждении, навязала паранойю. Самоубийство, конечно, было. К сожалению — неудачно. Актриса еще некоторое время поработала на дубляже фильмов. И подарила свой страстный, страдающий голос не одной зарубежной героине. А в «Осенней сонате» Ингрид Бергман смотрится, наверно, еще выразительней лишь благодаря интонациям Караваевой.

Параджанов не изучает судьбу актрисы. Монтажом он сочиняет не драму, а подлинную трагедию. Гениальные греки навряд ли смогли бы выдумать то, что взгромоздила действительность. В квартире Караваевой после ее смерти режиссер нашел груды желтых, рассыпающихся листов и километры спутанной пленки. 30 лет! Караваева жила в мире слов и иллюзий. Она писала письма в никуда, накапливала дневники — она говорила с пустотой, обращалась к минувшему, к людям, которые уже умерли или забыли ее. А реальностью актрисы были роли Нины Заречной и Анны Карениной. Их она и играла перед старой камерой. Раз за разом, из года в год. Лицо изменялось морщинами, волосы редели. А самозабвенное лицедейство становилось филигранным, неотличимым от жизни. Это по истине уникальная хроника, демонстрирующая страшные и почему-то величественные моменты. Режиссер и теперь уже биограф словно бы достал из неведомого настоящее сокровище. То, что могла исчезнуть, не оставив и следа в этом мире, теперь существует, превращено из небытия в действительность.

Любовь, страдания — это и есть человечность. Понятие глобальное, обобщенное, а отдельная жизнь маленькая, почти ничтожная. Потому страдание и существует лишь в одной душе, существует не долго — ровно до смерти. А потом пропадает. И никто уже не узнает, насколько было тяжело, какие муки чертовски лунными ночами не давали спать, и почему тоска была такой беспощадной. А ведь это все, в конечно счете, эстетично, это все — искусство. Для многих оно не выходит за рамки «всех пошлых признаков влюбленности» (по выражению Остапа Бендера), и им жизни более чем достаточно. Но все-таки бывают такие судьбы и такие человеческие драмы, что они просто обязаны продолжиться за пределы одной жизни, ибо они велики. И трагедия Валентины Караваевой совершенно точно достойна существовать вне времени.