Нелюбовь (1991)

Выготский в «Психологии искусства» показывает на примере рассказа Бунина «Легкое дыхание», что в искусстве все решает не фабула, но композиция. Пошлый — если расположить события в линейной последовательности — сюжет воспринимается совершенно иначе из-за изящного монтажа, и те же события, изложенные нелинейно, вдруг говорят нам о поэзии чувства, а не о прозе желания.

С фильмом «Нелюбовь» приключилась та же история, только еще более изощренная. Это первый «кирпич», который с успехом положила Литвинова в основание своего уже даже серьезно набившего оскомину образа. Выпускная работа стала все же стала сценарием фильма, который изначально должен был снимать Сергей Соловьев, а снял почему-то Рубинчик. То, что мог снять Соловьев, примерно понятно. Это была бы все та же тотальная ирония по отношению к своему же поэтическому кино, только уже после «Ассы» и «Черной розы», и камерная, в сущности, история превратилась бы в гротескно перенаселенный карнавал фриков и знаков. В сущности, фильм однажды заезжает на эту территорию буквально, когда герои оказываются в непонятной локации, с Шевчуком, поющим не своим голосом советскую песню, но так же стремительно уезжает из нее, потому что намек понят, тут вам не Соловьев. А вот что снял Рубинчик — совершенно другая история. Что случилось с режиссером, который снимал вполне себе мейнстрим, и даже в жутковатую «Дикую охоту короля Стаха» любовно перенес уныло-угрюмую социальную проблематику литературного первоисточника, хотя, казалось бы… Да и снятая перед «Нелюбовью» «Комедия о Лисистрате» оказалась не жутковатым, но жутким провалом. И тут вдруг картина, как пишут, «ухватившая дух времени», и что трудно оспорить. С одной стороны, картина вне времени. Литвинова сразу начала разрабатывать генеральную для себя тему «О, смерть, где твое жало, если есть любовь?». Так как отношения героев больше определяются не чувствами, но влечением, то жало смерти все же обнаруживается, и это закономерно. С другой стороны, картина точно уловила переходность эпохи, которая еще не стала жестко прагматичной, но и не рассталась с идеалистическим настроением, когда можно бесконечно долго рассуждать об искусстве или той же смерти.

Причина всему этому опять же в Литвиновой. Точнее, в Рубинчике, который как-то умудрился оказаться ей конгениален одновременно преувеличенно эстетизированном и прямолинейно натуралистичном отношении к миру. Или еще точнее, нелюбовь на экране стала возможной из-за любви вне экрана. Это всего лишь допущение, но я просто не вижу иной версии. Фильм откровенно снят не «опытным мастером», но «стихийно настроенным выпускником». Хочется предупредить, что фильм неровный, как сам его сценарий. Пожалуй, безупречны только оператор, Ксения Качалина как альтер эго Литвиновой и Любшин, который способен сыграть хоть бревно, хоть заслуженного фотографа, для него это не проблема. Но опять же понятно, что происходящее на экране — проекция, может быть, не происходящего, но возможного вне его. Тогда оба мужских героя становятся, в свою очередь, проекцией режиссера, а это делает ситуацию совсем уж невыносимо шизофреничной.

Но отставим внеэстетические факторы в сторону, где им и надлежить быть на самом деле. На выходе получилось внезапное, радикально авторское кино (радикальное не в смысле попытки, например, снять экранизацию трактата Делеза, а радикальное в смысле абсолютного принятия гендерной версии истории чувств от сценариста картины), хотя оно не должно было получиться и даже быть снятым. Годом раньше или годом позже этому фильму еще или уже было бы совершенно невозможно поверить, тогда все менялось предельно быстро. Поэтому удачу фильма можно рассматривать не как удачу композиции в связи с «внутренним применением» этого термина, но именно как стечение обстоятельств, претворившее себя в стиль (а что ни говори, фильм очень стильный). Почему-то все факторы оказались словно бы расставленными по своим местам. Измени любой элемент системы (режиссура — сценарий — оператор — актеры и т. д.), обязательно вышла бы какая-то стилистическая вампука. А так, это практически удача в стиле «Легкого дыхания», как это объяснял Выготский. Удача редкая и потому достойная внимания.