Маленький огонь (1985)

«Жизнь — это не сказка» — еще в начале фильма вынуждена признать воспитательница детского сада под градом неоспоримых доказательств ее очередной красивой лжи, выдвинутых маленькими подопечными незадачливой няньки. Однако, сия банальная истина является таковой только для взрослых, тогда как для детей откровение «изгнания из рая» приводит к сильнейшему потрясению; не всегда внешне заметному, но всегда разжигающему отнюдь не маленький огонь внутри души.

Нельзя сказать, что оригинальное название фильма в отечественном прокате звучит совсем неудачно. Но подразумеваемые Дель Монте «Костёрчики» или «Пожарчики» (наиболее близкая в данном случае интерпретация Piccoli fuochi; обязательно во множественном числе) с одной стороны подчеркивают совершенно детское восприятие грозной стихии, а с другой — намекают на бушующие пожары в душах детей на пути познания окружающей их действительности. Так что «Маленький огонь» невольно маскирует и первое и второе. Это, впрочем, лишь рассуждения о потёртости вывески, вид которой в конечном счете не влияет на то, что за ней находится.

Дель Монте, обычно сознательно пытающийся убежать от романтизма, но всегда остающийся не только неисправимым романтиком, но по сути большим ребенком, обыгрывая здесь далеко не новую тему в искусстве — уникальности и ранимости детского существования, — сумел без надрыва, мрачного драматизма и патетических всхлипываний чутко передать все её основные составляющие.

Не пестрящая художественными изысками, но создающая цельное и светлое полотно, раскрашенное различными красками и подсвеченное «костерками» в большей степени от лица ребенка нежели с позиции стороннего взрослого наблюдателя, картина Дель Монте подводит к простой мысли о том, что дети это не просто часть общества, но так уж получается в сложившейся системе — совершенно отдельная его часть. И хотя в любой «благополучной» стране им предоставлены всевозможные привилегии, в одной очень существенной — истинном понимании серьезности их мира — детям отказано. И среди того, что обычно прощают ребенку и редко прощают взрослому, есть исключение: постоянно врущие взрослые относятся к чужой лжи как к заурядному и неисправимому явлению, тогда как вранье своих детишек считают недопустимым.

Воспитательная часть такого подхода совершенно понятна. Только его логика рушится на недалеко спрятанном парадоксе этического несоответствия цели и действия: социализируя детей, мы так или иначе приучаем их врать, при этом постоянно объясняя им насколько это плохо. И если последнее мы готовы делать сами, то первое подсознательно стараемся переложить на всех остальных. Так и родители Томмазо, вечно занятые и далекие от фантазий своего чада, с облегчением передают ребенка в нежные руки новой няни.

Но Мара — вовсе не Мэри Поппинс. Она курит сигареты, водит знакомство с сомнительной личностью и — самое страшное — готова соврать Томмазо ради того, чтобы проникнуть в его царство. Тем не менее, в Маре — по существу еще тоже ребенке, только уже испорченном взрослыми проблемами — есть немало сказочно-привлекательного. Вспоминая ее первое появление в своей жизни, он хочет видеть Мару прекрасной феей, лишь почему-то скрывающую свою волшебную сущность. Ведь она искренне добра и нежна, красива как сказочная принцесса, признает существование его друзей (хотя, он знает, не видит их на самом деле) и кажется хранит какую-то сокровенную тайну высшей мудрости. В конце концов, Томмазо нужна не волшебница: любой ребенок сам создает волшебный мир вокруг себя. Ему нужно лишь существо, которое бы признавало такой мир.

Нужно ли воспринимать друзей Томмазо как самостоятельно существующих персонажей — вопрос, скорее, риторический: они настолько же реальны, насколько фантазия ребенка существует безотносительно мнения о ней окружающих. И совершенно естественно, что попытки понять кто такой Бог, от которого, как объясняют, зависят столь важные детали жизни людей, решается ребенком не разумом, но с помощью всё тех же фантазий.

С этим вопросом маленький герой обращается не к воспитательнице, уже пойманной когда-то на лжи. Не пытается он задействовать и Мару: гораздо приятнее будет поделиться с ней готовым результатом. Здесь лучше задействовать своих верно поданных. Они, конечно, тоже иногда ошибаются и даже не знают адреса, по которому прописан Бог, но зато всегда готовы отправиться на все три стороны для его поиска; и уже одной такой решимостью показывают отсутствие сомнений в том, что Он существует.

Из трех принесенных Томмазо богов, наиболее интересным оказывается вариант Пришельца: неопределенный бог внутри небольшой коробки, которую нельзя открывать, «а то он убежит». «Я хочу этого», говорит Томмазо, и данный выбор совершенно понятен: уж если выбирать из того, что принесли компетентные в поисках Всевышнего друзья, то конечно нужно остановиться на чём-то загадочном; том, что нужно беречь, и в чем всегда содержится некая тайна.

Для ребенка тут нет никаких аллегорий, он склонен понимать суть наблюдаемых предметов буквально. Но в отличие от многих взрослых, ребенок воспринимает их не только разумом, но ещё и душой. А вот взрослые, в своих поисках сущности Создателя обычно не далеко уходящие от выбора Короля и Дракона, если и приходят к варианту с «коробкой», то непременно стремятся сорвать с нее крышку. Но не найдя под ней ничего, начинают длинные разглагольствования либо о заведомом отсутствии искомого, либо о его непостижимости, забывая о вере в жажде обязательного чуда. Которое — ребенок свято в это верит — прекрасно существует само по себе, а не только когда доступно всем любопытным.

Чудо, однако, имеет в этом мире весьма разнообразные формы. Одна из них — то, что случается с неприятным другом Мары. Но участие в этом Томмазо вместе со своими друзьями, иногда становящимися и подстрекателями, вовсе не является их собственной оригинальной затеей. Дель Монте намеренно не акцентирует на этом факте внимание зрителя, приравнивая такую неопределенность обычному невниманию взрослых, часто оставляющих детей под опекой своего верного помощника — «ящика». Однако не заметить по ходу развития сюжета кое-какие детали интерьера, живущие своей страшной жизнью, довольно сложно. «Я ни в чем не виноват» — искренне говорит Томмазо после всего, что случилось; и, действительно, разве можно его винить в том, что он еще не до конца понял печальную истину: жизнь — это не сказка?

Но фильм Дель Монте не только об этом. И не только о том, что в этой «не сказке» четверть населения нашей планеты пытается жить в своем волшебном мире. «Пожарчики» — лаконичное, но обжигающее послание тем, кто уже забыл о своей жизни в другом мире. Тем, кто учит его представителей вещам, истинную сущность которых давно потерял и которая растворена не в накопленных печалях, а в мире невинного сознания ребенка.