Осенние туманы (1929)

«Осень в шорохах и звонах тоскливо бродит» (Михаил Герасимов)

Минули хрустальные дни, прошли лучезарные вечера, деревья лишились своего последнего красочного наряда. С земли словно сняли травянистый ковер, и она теперь отвратительно чернеет, вся в маслянистой грязи, перемешанной и исковерканной следами колёс и бесчисленных ног. Осень печалилась собственному уходу, завершению прекрасной поры. Но разбитому сердцу казалось, что она оплакивает его горе и грустит над его разлетевшимися мелкими осколками, своими острыми краями, изрезавшими душу на беспомощные жалкие лохмотья. Осень плакала слезами дождя и последними листьями ещё недавно празднично яркими, а теперь потемневшими и отяжелевшими от влаги. Автор этого осеннего киноэтюда Димитрий Кирсанов соединил в своём творчестве монтажную теорию Пудовкина и западные идеи фотогении. Самобытный авангардист реалистического направления, он не отвергал ни мимесис, ни нарратив. Последний певец французского киноэкспрессионизма, музыкант тишины и поэт кадра. Фактически Кирсанов создал собственный стиль, во многом предвосхитивший поэтический реализм.

Героиня его «Осенних туманов» Надя Сибирская — девушка с лучисто-звёздными глазами, чей свет утонул в невыплаканной влаге. Ведь разъедающему душу горю слезами всё равно не помочь. Герой возникает на экране лишь в прощальном рукопожатии, кисти, закрывающей калитку за собой, ногах, уходящих прочь навсегда, да узкой серой тени скользнувшей за порог. Наверное, нет лучшего способа подчеркнуть его безликость, бездушие, бессердечность. А ещё есть поздняя осень — вторая героиня, забирающая с собой лишь ненадолго подаренное деревьям роскошное убранство, смотрящаяся на прощание в озеро, хмурящаяся тучами, не стесняющаяся всплакнуть напоследок. Тишина в фильме буквально звучит благодаря силе созданных образов. Тихая песня дождевых капель, плеск воды, уютное потрескивание дров в камине и робкий хрупкий шорох опавшей листвы различим чутким ухом воображения. Выразительность гибкой мелодии молчания создаёт впечатление бесконечности, ощущение особого пространства-измерения. Новаторские находки Кирсанова в достижении музыкальной и говорящей тишины кадра и по сей день можно использовать при создании эффектной паузы на экране.

Поэтический кинорассказ поведанный без слов и интертитров посредством игры света и тени, тумана, дыма, колеблющегося отражения, движения камеры, сочетания и наложения кадров. Повествование неразрывно связано с пейзажем. Он утончённо передаёт настроение героини через состояние природы, живописует её психологический портрет в серебристо-серых оттенках. Есть моменты, когда Кирсанов даёт почувствовать состояние Нади всего лишь одним наклоном камеры, словно опрокидывающим мир от боли и отчаяния. Её самой может вовсе не быть на экране, но режиссёр, используя тот же приём, что и в более известном и раннем «Менильмонтане», позволит зрителю прочитать её мысли. Их передаст озеро, своими холодными водами, зыбкими отражениями призывающее девушку в свою глубину. Так и не пролившиеся слёзы исказят облик мира, сделают его чужим, неузнаваемым и отталкивающим, затянутым зловещим туманом. Так лирический образ внешнего и внутреннего мира импрессионистски запечатлён на изобразительном уровне.

Создаётся впечатление, что все предметы на экране живут собственной жизнью. Огонь жадно поедает слова любовных писем, словно стараясь избавить Надю даже от воспоминаний о них. И эти, когда-то такие чарующие строки обращаются в дым, в молитву сердечной муки, подымающуюся из каминной трубы ввысь и растворяющуюся в облаках. Тёплая белая шаль в расшитых узорах, словно живое существо обнимает девушку за плечи, стремясь утешить. Концы шали в длинной пышной бахроме делают её похожей на скорбного ангела с бессильно обвисшими до земли крыльями. Нагие деревья выглядят костлявыми остовами, а спиленную вершину одного из них зыбкая мгла слёз обернула виселицей. Нет чёткого ощущения места, где происходят события, масштаба реального пространства. Нельзя даже сказать, город или деревня перед нами. Это просто одно из множества мест на земле, завораживающее печальным в своей умирающей красоте пейзажем.

«Осенние туманы» обладают внутренней гармонией и созвучием кадров, их воздействие на зрителя сродни визуализированной симфонии. Состояние охлаждения, замирания жизни, осенней тоски и сопоставление прощального взгляда великого светила из-за косматых туч с тайной грустью обманутой любви роднит этот киноэтюд с лирикой Лермонтова, Кольцова, Герасимова. Люди подобны листьям на ветру, рано или поздно их отделяет от ветки и бросает, кого в грязь, кого в лужу, кого в озеро. Но плывя по течению, тебя может догнать другой такой же брошенный одинокий листок. Природа лучше человека знает, что печаль и горе — это не навсегда. Уйдёт и из сердца лихая беда. И то, что казалось безвозвратно погибшим, разрушенным и растерзанным, вновь оживёт с приходом весны. Пусть в горестных туманах невыплаканных слёз сердце отказывается в это верить, но однажды ласковый свет коснётся и его.