Зимняя песня (2015)

Ну, что же — после «Садов осенью» «Зимняя песня» — очень даже логична. И если это в какой-то степени относится к самому Иоселиани, его жизненному пути, то лишь незначительно. Он приехал в Европу, когда она на всех парусах неслась в Светлое Будущее, но все его фильмы — это хроника того, как этот корабль планомерно и обстоятельно на полном ходу открывал кингстоны. Он и сейчас ещё куда-то гребёт, и «Зимняя песня» — отнюдь не венок на волнах над местом его затопления, но сложенная из разрушенных стен древнего замка, оклеенная царскими облигациями лачуга слишком похожа на шлюпку, удирающую от «Титаника».

«Зимняя песня» — новая картина метра европейского кино Отара Иоселиани, во многом суммирующая его художественные достижения. Идя по пути, проторенному поздними лентами Бунюэля, Иоселиани работает на территории бытового абсурда уже много лет, однако, порой его визуальная метафорика не столь эстетически выразительна, как у автора «Скромного обаяния буржуазии», но, сделав своей основной темой общеевропейский культурный упадок, форсированный репрессивными общественными и политическими институтами, режиссер в «Зимней песне» порой нарочито противопоставляет уходящий в прошлое интеллектуальный аристократизм миру чистогана и полицейского насилия.

Начинается лента сценой казни барона-интеллигента властями революционного Конвента во годы якобинской диктатуры на фоне бурной положительной реакции простолюдинов, когда женщина-нищенка берет отрубленную голову в подол своей юбки. Эта сцена гротескного, сюрреалистического насилия становится прологом и одновременно ключом к последующей нелинейной истории отмирания целого культурного мира. Республиканская Франция, а вместе с ней вся Европа, двести лет назад сделавшая ставку на буржуазность и отвергнувшее могучее феодальное наследие изящной культуры, теперь пожинает плачевные плоды этого отвержения.

Его последствиями становятся непрекращающиеся военные действия на периферии европейского мира, в неблагополучных странах (именно таков смысл последующих военных эпизодов, протекающих в молчании и показывающих варварство мирового империализма). Соединенное с фарисейски понятой христианской верой, военная экспансия изничтожает целые дома и разрушает семьи, топя все в море истошного насилия и мародерства. Это своего рода изнанка европейского благополучия.

Иоселиани постоянен в своей однажды избранной томе, создавая парадоксальный, сложный киноязык, построенный на сопоставлениях и оппозициях еще со времен своих лент «И стал свет» и «Охота на бабочек». Книжная, утонченная культура, ее аристократизм и изящество — источник неувядаемого очарования Франции и Европы в целом, как для Иоселиани, так и для зрителя, но она находится под мощным прессом полицейского и буржуазного насилия (никогда еще, как в «Зимней песне» полиция не выглядела столь зловеще и беспардонно), вместе с тем НТП и современные гаджеты, создают непроницаемую для настоящего искусства и эрудиции арт-среду, в которой не может свободно существовать как раскрепощенное детское воображение (вспомним замечательную сцену выставки маленьких художников на улице), так и аристократическая старость.

Против насилия беспардонного вмешательства полиции в частную жизнь выступают столь любимые Иоселиани хранители высокой культуры, выброшенные на обочину социальной жизни маргиналы и клошары, апологеты стихийной и свободной жизни, сопротивляющиеся тоталитарному буржуазному проектированию. Порой им хочется сбежать а параллельную эдемскую действительность, в которой цветут сады и поют экзотические птицы и нет грязного обесчеловечивающего присутствия научно-технического прогресса, попадая под каток цивилизации или будучи спасены дружеским плечом от этой печальной участи, они никогда не жалуются на жизнь.

Скромное очарование человечности, выживающей в антигуманных условиях — главный пафос творчества Иоселиани, хотя он уже давно не ставит на своих интеллектуалов-отщепенцев в нечестной покерной игре, которую ведет буржуазная действительность: благородство всегда в проигрыше, нам остается лишь осенняя меланхолия уходящей высокой культуры, которая подобна веренице бездомных обворожительных собак, переходящих оживленную улицу, чуть они земешкаются, и их раздавит неумолимый и быстрый каток бесчеловечной цивилизации. Так осенняя меланхолия переходит в зимнюю депрессию, зимнюю погребальную песнь по всем тем, кто не пожелал приспособиться к буржуазным условиям жизни, которые навязываются миру вот уже двести лет. Люди продолжают рукоплескать палачам, казняющим культуру, сами страдая от военного и полицейского насилия, развязанного этой казнью, мучаются от разгула преступного китча, беспардонно шныряющего по улицам и обкрадывающего людей, и никто из них не хочет заступиться за тех, кто еще блюдет хороший эстетический вкус и сохранил аристократическую витальность.

Иоселиани, как всегда печален, но при этом и ироничен к своим героям, ибо, прежде всего, «Зимняя песня» — это кино о дружбе двух состарившихся интеллектуалов, в этом смысле его лента — это антитеза к «Молодости» Соррентино, в которой оптимистически оцениваются перспективы большой культуры, сохраняющей преемственность своего поединка с попсой. У Иоселиани разложение и упадок неизбежны, в этом смысле он — декадент, не верящий в будущее, но все очарование его стиля в том и заключается, что он ненавязчив, хоть и прямолинеен в своих противопоставлениях. Будущего нет, зато есть богатое прошлое, доживающее свой век, за которым так интересно, хоть и грустно, наблюдать.