Молочный лес (2003)

Что делать, если по дороге за будничными транс-еще-не-шенгенскими покупками вас выводит из себя девятилетняя девчонка? Взять и высадить паршивку, а заодно и ее тихоню-брата на обочине. А что? Не свои ведь.

А по возвращении в немецкий дом понять, что натворила. Секс на скорую руку с их отцом, конечно, притупит чувство вины и осознание того, что ты — чудовище, но ненадолго. Зато пытаться можно неограниченно много. На всякий случай в ход идет и снотворное. Но ни секс, ни сон не помогают. Неописуемый, выбивающий почву из-под ног ужас охватывает… душу? Нет, куда там до нее. Всего лишь мозг. Заполняет голову мыслями, мучит, давит, уродует: «Я высадила их в Польше!» Ты высадила их в Польше. Помолчи пока. Всегда. Страшно же потерять мужика из-за каких-то детей.

Что с ними, с ребятами? Да все в порядке. Бродят по лесу, встречают даже кого-то вроде заботливого, но непутевого покровителя, едят, спят, теряются, вновь находят друг друга. Только вот не меняются. Семилетний пацан все так же молчалив, а его сестра все так же язвительна. И в этом — самый любопытный момент картины. Ведя повествование двумя параллельными линиями, Кристоф Хоххойзлер как бы спрашивает у зрителей: «Какая из историй интереснее?», «На чьей стороне вы?» И усложняет выбор, подпитывая ненависть к обеим героиням (мальчик все еще страдает ни за что, а организованные отцом поиски детей теряются в недрах конфликта). С первых кадров он дает понять, что маленькая Леа — задиристая заноза в заднице, которая ни на минуту не умолкает, пуская в ход весь арсенал претензий от «почему ты не забрала нас у школы» до «ты нам не мать». Она пинает водительское кресло, чтобы расшатать его, а заодно и дефектную психику мачехи Сильвии, последняя же старается сдерживать себя изо всех сил. Хоххойзлер никоим образом не нивелирует чудовищность поступка мачехи, честно отдавая ее на суд зрителю, но предпринимает попытку намекнуть, что, в общем-то, было от чего сломаться.

«Молочный лес» — не околоприключенческое кино о маленьких бедных скитальцах, не современная версия сказки «Гензель и Гретель». Это — предшественник «Машиниста» Брэда Андерсона — фильм о разрушении личности из-за невысказанного чувства вины. Первопричина поступка — отсутствие материнского инстинкта, помноженное на вспыльчивость и дурость. Но так ли легко упрекнуть в отсутствии этого самого инстинкта по отношению не к своим детям? Немецкий режиссер все-таки категоричен — да. А что дети? Должны ли они уже в таком возрасте осознавать, что есть некая черта, перейдя которую можно встретить серьезное противодействие? И вновь ответ — да. Не все вокруг будут с тобой милы только потому, что тебе лет-то первый десяток, особенно если своим поведением всячески от этого отвращать. Используя скупые художественные приемы, когда все музыкальное сопровождение — лишь барабанное крещендо да комарино-сверчковые переборы, а фон — монотонный пейзаж заштатной немецко-польской местности, Хоххойзлер придает эмоциональной и нравственной составляющим картины еще больший вес, призывая сосредоточиться именно на содержании. Ответы даны, но даже с их помощью сложно сделать правильные выводы. Потому что жизнь вообще сложная. И если одному надо, невзирая ни на что, выговориться, другому — бесконечно важно заткнуться. И вот, поди ж ты, разберись, что сделать сегодня. Сейчас.

Возмущённая дерзостью падчерицы, на вид вполне приличная женщина, высаживает из машины десятилетнюю девочку, а заодно и её младшего брата, едва ли не пяти лет от роду, хотя он, казалось, был совсем не причём. Уехав, но одумавшись, она возвращается обратно, чтобы с испугом обнаружить, что на месте не осталось и следа от дивных детей.

Не признаваясь в ошибке, женщина в страхе наблюдает за мужем, который, обнаружив пропажу, поднимает на ноги город, обещая награду, если кто подскажет, где их можно найти, а сама прячет улики и хранит молчание, догадываясь, куда их могло занести.

В Польшу. Ничего не подозревающая детвора, ворча и споря, незаметно пересекла границу (вот что делает добрый Шенген), продолжая дикую одиссею среди лесов и полей, идя навстречу ночи и неизвестности, с опаской заглядывая на огонёк к запоздалому путнику, который вдруг не обидел малых людей.

Быстрый конец пути откладывается из-за обещанного вознаграждения, позарившись на которое, простоватый мужик берётся изображать из себя киндеппера, настраиваясь на встречу с их родителями, мчащимися по зову на первый телефонный звонок.

Вроде бы женщина мучается от совести, а в глазах мужчины сквозит отчаяние. Мелькает ужас и сверкает испуг. Но все эти взрослые страхи отступают перед мыслью об одиночестве ребятишек, оказавшихся между взрослыми, потеряв доверие и к тем, и к другим, не готовые к подвохам, которые готовит им дорожный маршрут.

Детская беспомощность порождает ощущение хрупкости и ожидание трагедии, когда жизнь подвешивают на волосок, переступая порог легкой драмы, разлучающей малолеток, лишая мальчика помощи старшей сестры, не используя никаких особых приёмов, кроме простого следования за ребёнком, онемело шарахающегося от незнакомцев, в бессловесной боязни света и тьмы, как неизвестности, что делать и куда идти.

Эмоциональность возникает от простого положения вещей и соответствующей им естественной реакции юных актёров, которые, как и зрители, не видят угрозы, но чувствуя её, несут напряжение в своих глазах, высказывая многое обыкновенным молчанием и бескровным лицом ужаса от пережитого, не снаружи, а глубоко внутри.

Режиссёр намеренно мистифицирует сюжет психозом одуревшей от переживаний мачехи и криминализирует его повадками польского мужика. Но психология проходит мимо, и криминал проносится стороной: выброшенные дети по-прежнему блуждают в бесконечности одиночества, удаляясь в, обозначенное уходящей за горизонт дорогой, далёкое никуда, начиная всё по второму кругу, но теперь уже босиком, без штанов.