Легенда озера духов (2003)

Осторожно, взаимоисключающие параграфы! Одна часть этой рецензии явно противоречит другой. Считайте это фичей и не ломайте мозг в поисках Истины (почти Lurkmore)

На исходе восьмого века от Рождества в прекрасной стране Шила, где закаты клубнично-алы, ночи чернильно-темны, небеса лазурно… эээ… лазурны, и лишь кровь морковно-оранжева, населению вдруг попала под хвост шлея. Не столь уж молодая королева влюбилась в одного из генералов, жесткая рука дала слабину, и советники тут же стали переглядываться за монаршей спиной, а народ вышел на демонстрации [с вилами в руках]. И, как бы ни старалось правительство урегулировать этот вопрос, сжигая во имя Тысячелетней Независимости все новые и новые деревни, недовольство почему-то не утихает. К старым жрицам не ходи, вот-вот грядет что-то мрачное: или Китай вспомнит, что исторически это территория Поднебесной, или ненароком выдернутый из земли волшебный меч освободит девять сотен лет проспавшую на дне озера нечисть. Смачно шлепаются на землю дешевые резиновые руки, мелькают иероглифы с именами продюсеров.

Ключевое условие адекватного восприятия «Легенды» — непрестанное памятование о том, что это именно легенда, а не, допустим, фэнтези. То есть, история, заведомо лишенная глубины характеров, ярких диалогов, сюжетной сложности и прочих штук, без которых кино не кино. Есть отважный воитель Бихаранг, доблестно режущий инакомыслящих, и его прекрасная возлюбленная Вун-Би, в которую вселилась та самая нечисть — вот синопсис, практически исчерпывающий собой события фильма. Герой два часа мечется между чувством и долгом, героиня — между невинностью и желанием устроить геноцид, массовка — между верностью и вероломством, а регулярно возникающий волшебный меч всем своим видом намекает, что таких страстей конец бывает страшен. В сочетании с обилием дешевых спецэффектов этот смысловой минимализм способен обескуражить кого угодно. Единственное, что на первых порах хоть как-то скрашивает просмотр — корейская специфика, рождающая своеобразные сцены вроде той, где по приказу одного хорошего человека жестоко пытают другого (тоже, весьма приятного) с целью узнать местонахождение общего друга, которому они оба хотят помочь. Мысль о том, что можно было просто спросить, традиционно приходит с опозданием.

Учитывая вышесказанное, даже неловко переходить к тому, что с какого-то неуловимого момента картина затягивает и вызывает волну сопереживания к длящимся обреченным метаниям персонажей. Тем более что утверждать подобное было бы не совсем верно: глаголы «затягивает» и «вызывает» подразумевают активное действие, словно фильм вдруг очнулся, оброс достоинствами и таранным ударом вломился в сердце, на деле же ничего похожего не происходит. Конечно, переход от батальных сцен, которые режиссер явно снимать не умеет, к сценам камерным, демонстрирующим недюжинное мастерство актеров, несколько сказывается на качестве материала. Но основная перемена совершается не на экране. Она готовится исподволь, пока характерная для жанра самоубийственная серьезность опыляет смотрящего, давно отвыкшего от того, что слова «долг», «любовь», «предательство», «дружба» можно произносить вот так просто, без иронического прищура, игр с подтекстами или ухода в психоанализ. Реальность в фильме, учитывая жанр и страну производства, удивительно плотна: летают лишь те, кому сами боги велели (призраки и старые мастера кунг-фу), великий воитель испытывает затруднения с тем, чтобы в одиночку изничтожить целую армию, не внимая стрелы из груди. А то, что принято считать высокими материями, здесь конкретно, как стол, и, приложившись лбом об эту не знающую компромиссов конкретность, поневоле начинаешь видеть вещи в новом — реальном — свете.

Проникнуться этим фильмом — значит заговорить на его языке. Отказаться от современных координат, в которых трактовка важнее поступка, а вкусные детальки с успехом подменяют суть. Вернуться к полноте действия: любить так любить, стрелять так стрелять, пытать так пытать, насиловать так насиловать, спасать так спасать, впадать в пафос так впадать в пафос, не извиняясь за это и не пытаясь бить на эффект, чтобы особо впечатлительные всплакнули в платочек. Стоит поймать эту волну, и то, что виделось критическими недостатками (за исключением резиновых рук и неубиваемых повстанцев, конечно) становится нейтральными родовыми чертами. Есть добро, есть зло. Есть любовь, и есть смерть. Есть герой, который два часа мечется между чувством и долгом, и героиня, распятая между невинностью и желанием устроить геноцид. А регулярно возникающий волшебный меч может отворить кровь, но не стереть с губ полную нежности улыбку.