90 минут (2012)

«В своём втором полнометражном фильме Ева Сёрхауг смело и бескомпромиссно создаёт тревожную и зловещую вселенную сытого общества, демонстрируя буйство гнева и насилия, скрывающееся в, на первый взгляд, спокойной семейной жизни. «90 минут» не пытаются найти психологические объяснения поступкам взбешённых людей. 90 минут — это всего лишь минуты наблюдения за тем, когда наступит слишком поздно». Это строки из анонса к норвежскому фильму на фестивале независимого кино «2morrow/Завтра».

В последнее время скандинавские фильмы стали вызывать у меня интерес даже больший, чем всегда любимые мною французские. Этот же вызвал шок. Слов не было. Но фильм не отпускал. Позже возникло желание написать свою первую отрицательную рецензию: из-за жестокости. Хотела посоветовать не смотреть — ее и так хватает в жизни. Но уж больно красиво и талантливо он снят — решила составить нейтральное мнение, учтя плюсы и минусы. Итог — рекомендую к просмотру: вы будете знать, чего ждать. Реакции будут разными, но что уж точно — фильм не оставит вас равнодушными.

Они — не одинокие беспомощные старики. Они успешны, бодры. У них взрослая дочь. Они любят друг друга. Но сначала он убивает ее, доставив ей последнее плотское удовольствие изысканным ужином, затем переодевает в чистую одежу и бережно укладывает на кровать в спальне. А потом он убивает себя, нежно обнимая жену и засыпая вечным и единым с ней сном.

Они — не опустившиеся наркоманы, устраивающие отрывные вечеринки, а наутро шарящие по дому в поисках завалявшегося окурка. В их новом доме уютный семейный бардак и маленькие длинноволосые нимфы — дочери. В холодильнике есть пиво и йогурты. Жена предлагает сварить кофе, но потом он должен убраться. Ему же хочется есть. Он берет пистолет и по очереди убивает всех: жену, дочерей, себя.

Они — не завшивленные бомжи с дворовой помойки. У них новая современная квартира с еще нераспечатанными до конца коробками, но уже повешенным плазменным экраном в пол стены. Они молоды и у них новорожденный малыш. Она — с залепленным скотчем ртом, привязанная к кровати, в одном лишь бюстгальтере для кормящих матерей, с телом сплошь покрытым синяками. Он безостановочно насилует и избивает ее, а в промежутках она едва успевает дать грудь орущему младенцу.

Люди начнут пожирать друг друга как дикие звери, если их сделают свободными раньше, чем добрыми. Вольфрам Флэйшгауэр).

Что происходит с этим миром?! Как, по какой причине случается надлом, когда внешне нормальные, имеющие все для жизни люди переступают черту, за которой им позволено лишать жизни других людей, только потому что они так решили? Откуда эта агрессия? Я понимаю, что у всего есть свои причины, но все равно не могу оправдать подобные поступки. Единственное объяснение, которое я вижу — это духовная болезнь. Что вызывает эту болезнь — дремлющий ген агрессии, доставшийся нам в наследство от наших диких предков, затаившийся в ожидании благоприятных условий? Она уже так глубоко пустила свои метастазы, что становится совершенно очевидным — с ней не в состоянии справиться ни огромная армия психологов, ни прогнувшиеся под современный мир священники, ни политики. Так что же делать, чтобы избавиться от накопившейся агрессии? Пускать в ход методы все тех же наших предшественников? Нужны войны, голод, катаклизмы, чтобы люди вспомнили об истинных ценностях? Неужели так необходимо довести человека до скотского состояния, чтобы он если и убивал, то «мотивированно» — ради куска хлеба, чтобы, например, спасти жизнь своего ребенка? Или нужно месяцами гнить в окопах, чтобы умолять свою жену: «Жди меня и я вернусь»? Или спасаясь от религиозных фанатиков или повстанцев, хватать самое дорогое, что у тебя есть, и бежать, куда глаза глядят? А может нужно годами обивать пороги клиник и благотворительных организаций, чтобы они помогли найти орган, который отсрочит смерть дорогого тебе человека? Что нужно человеку, чтобы понять то важное, ради чего стоит жить? Что нужно, чтобы сохранить свою человечность?

Я не знаю. У меня больше вопросов, чем ответов. Похоже, и сама режиссер фильма Эва Сорхауг не видит выхода — каждый должен искать его сам. Мне страшно жить в этом мире, страшно растить детей. Но когда я вижу лица людей, спасшихся от торнадо, или в разбившемся самолете, или сидящих на тротуарах в крови после теракта, или выживших после стрельбы в школе, или вытащенных из под завалов рухнувшего дома, и лица тех, кто оказывается рядом и помогает, чем может, я вижу, что мы — все еще люди. К сожалению, проявление человечности сегодня встречается чаще в горе, чем в радости. И это пугает — неужели, для того чтобы оставаться человеком, нужно платить такую дорогую цену?

P.S. Беда не появится из ничего,

Ведь мир имеет строенье кольца.

Так что жестокий он от того,

Что у самих нас пустые сердца.

(А. Братников).