Перманентная дикая роза (2010)

Название можно перевести по-разному: «Перманент „Дикая роза“, он же „Перманент Нобары“, он же «Неизменная Нобара» и даже, если разогнаться, «Неувядающая дикая роза». Все варианты «стреляют» в фильме.

С одной стороны, это очень даже комплиментарный по отношению к женщинам фильм. Их здесь много и щедро жалеют. С другой стороны, не менее щедро над ними издеваются. С третьей стороны, их очень хорошо и проницательно понимают — критично, без скидок на пол, но и справедливо, без ненужных извращений. Вообще, наверное, нет здесь образа, который бы не был двусмысленным, даже поливалентным, и здесь легко увидеть только одну сторону, например, есть соблазн посчитать фильм мрачно-тяжелым или, наоборот, легкомысленным. Сам Дайхати называет свои фильмы комедиями, это же практиковал с рассказами и пьесами Чехов, и, кстати, миры у них очень похожие. Провинция, где ничего не происходит, кроме микротрагедий и крушений внутри людей, вязнущих в рутине и безысходности; а сами люди между тем ходят, кушают, шутят и держатся часто как-то очень легко и приподнято. То, что автор смеется над ними, то, что сами они смеются над собой, и то, что читатель и зритель смеются над ними, не отменяет того факта, что люди гибнут и ничего веселого в смотрении на тонущего в болоте нет.

В самом же центре фильма все-таки не женская доля, а красота. Причем красота внешняя. Бьюти-салон, по названию которого назван фильм, толпы женщин, обуянных поддержанием красоты — скорее слащавой красивости, — гонящихся за ней, и россыпь красавчиков-мужчин, которым всегда были верны главные героини фильма. Естественно, это был бы не фильм Дайхати Есиды, если бы над красотой здесь хорошенько не поерничали, однако вовсе не разбивая в пух и прах миф о ее ценности, да это было бы плоско, и уныло, и неправдой. Здесь это делается очень тонко, все тем же приемом многозначности. Перманент, символизирующий для женщин «за…» некую константу красоты, удобная, практичная и долговременная завивка-покраска, клонирован с мелкого и смешного барашка Нобары-сан на головы десятков ее посетительниц и предстает поистине постоянной величиной. Однако со стороны эти колечки не просто смешны, они выглядят еще и глумливыми (стадо овец), а в целом это зрелище — апофеоз нелепости. В то же время хуже ли нелепость откровенного безобразия? В фильме есть сцена, когда Нобара-сан с дочерью Наоко навещают парочку бомжей, косматых, седых и грязных, неподвижно сидящих полутрупами в темной развалюхе, и стригут их. Нет, барашкового перманента бабушке никто не делает, ограничившись симпатичной прической, но аккуратно подстриженные маразматичные полутрупы, сидящие во все той же развалюхе, неподвижно и бессмысленно глядя в пространство, выглядят не менее жутко, и если на галдящих перманентных теток смотришь с хохотом и живой симпатией, то здесь как-то улыбаться не хочется. А между тем это чуть ли не единственная верная пара во всем фильме, этакие усугубленные Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна. Активная деромантизация образа верности до самой старости — никаких прогуливающихся по парку рука об руку милых старичков, с нежностью глядящих друг на друга. Зато одинокие брошенки, крепкие и несгибаемые, как их перманент, пусть и смешны, иногда феерично смешны, но они живые, и если их погоня за красотой — это череда гэгов, то их жизнеутверждающая энергичность по-настоящему прекрасна. При этом верная пара остается верной парой, и Нобара-сан грустно завидует этим старичкам. И тот же Дайхати Есида без всякой насмешки вводит в фильм чистую красоту — всех трех подружек, Наоко, Томо-тян и Мит-тян, в детстве играют красивые прелестные девочки, дети своих красивых отцов, и их грустное и смешное будущее пока еще далеко, и красота, воплощенная в них, цветет юным живым цветком, и это единственный, наверное, момент, когда радуешься, что в отцы им были выбраны красавцы — момент чистого любования красотой безотносительно к женской и вообще человеческой судьбе, да и то детский велосипед, сбитый взрослым грузовиком хохочущего отца одной из них, кажется невеселым предвестием.

«Перманент Нобары» — это еще и фильм о трех поколениях женщин, точнее, двух, потому что судьба внучки только вероятно схожа с судьбами бабушки и матери. И несмотря на то что есть эта «константа женщин Нобара», есть и различия, есть, в конце концов, резкая разница в самих характерах матери и дочери. Так ведь неудачи с «мужиками-козлами» были унаследованы и обеими подругами Наоко от своих матерей, и вообще, как говорит Мит-тян, это проклятие всех (здешних) женщин. Героини хотят понять, почему это с ними происходит, и вариант ответа дает один из отчимов Наоко: все они всегда выбирают красавчиков, а красавчики — известные сволочи. Но это слишком просто. «Сами виноваты», — говорит Наоко отчим, но как она может быть виновата в, по сути, единственном сделанном ею еще в юности выборе? И вся линия Наоко, в принципе, никак не обыгрывается иронией; правда, это же и самая условная линия, самая «женскороманная» и самая неесидовская.

Остальные же «девчата» всех возрастов так или иначе действительно могут признаться себе в падкости на красивые лица в сочетании с гниловатой натурой и действительно получили то, что выбрали, но кто сказал, что иной выбор сделал бы их счастливыми? По сути, они всегда делали самый естественный выбор — по влечению сердца, и не лучше ли недолго любить, чем долго терпеть? Но нет сомнения, что плата за этот естественный выбор такая же естественная, — и Дайхати Есида немало потешается над нытьем женщин, которые искренне удивляются, за что им такое наказание. Осмеиваются не женщины, не их несчастья, но их нежелание платить по счетам, и даже не то чтобы как-то прямо осмеивается — а показывается неоднозначно. Нет, в фильме не предлагается корявая альтернатива выбирать мужчин повернее да позаботливее, как бы неказисты они ни были, — Дайхати Есида вообще ничего никому не предлагает, он просто «просвечивает» женский мир острым критичным взором сухого интелло, которому, в общем-то, все равно, какой они там выбор сделают, — важно, чтобы не создавалось лжи и путаницы при этом. Это не сексистский взгляд: в конце концов, такой же фильм можно снять и про мир мужчин — у тех тоже хватает своих заморочек и узколобости. Пусть такому взгляду не хватает понимания, может быть, самого сокровенного, девичьих робких смутных чаяний счастья и прекрасной жажды ослепительно блистающего идеала, но зато он ясен и кристалличен. А это тоже ценно. И все это мельтешение красиво-нелепого, постыдно-жалко-симпатичного — это не режиссерские тараканы, это сама жизнь такая тараканья, а он просто ясно на нее смотрит.