Сон собаки (2005)

Загадочная пара неслышными тенями проникает через чёрный вход, чтобы начать своё путешествие по театральному закулисью. Влекомые неизвестной целью, незнакомцы рыщут по коридорам, которым не видно конца. Камера преследует их по пятам, заглядывает через плечо или забегает вперёд, но всегда рядом, всегда без отрыва. Вот они снова столкнулись на перекрестье своих путей, мужчина в строгом костюме и женщина в вечернем платье и ярко-красном парике, и камера меняет попутчика, устремляясь по новому пути. Постановочно отрепетированные вплоть до мельчайшего движения, снятые единым фантасмагоричным дублем первые десять минут действа приводят зрителя на театральные подмостки, где идёт репетиция. Но внезапно происходит необъяснимое — только-только распевшаяся оперная певица хрипит и не может вымолвить ни слова. И всё продолжается снова, камера летит и вертится из стороны в сторону, говоря упрямое «нет» монтажу, пока наконец не завершает свой путь, раскрыв цель незнакомцев — похищение человеческого голоса. Мужчина мёртв, женщину сотрясают рыдания, они пойманы и сон закончился. Но кто сказал, что тут же не начнётся новый?

Раз, два, три! Магия ночи в действии, таинственные силы, превращающие звонкую монету в шуршащую купюру, а безответно влюблённого незнакомца — в преданного пса. В этом есть своя злая ирония, но понимание её придёт не сразу, ночь только-только начинается, а вместе с ней берут начало и сюжетные перипетии «Сна собаки». Нося трансцендентный характер благодаря пестуемой сновиденческой концепции, кинолента Ангелоса Франциса в своём действии укладывается в компактные временные рамки — от заката до рассвета, различить наступление которых в мире вечного сумрака практически невозможно. Несмотря на невероятно требовательную к деталям, щепетильную во всём и вся постановку, фильм, тем не менее, не производит впечатления выхолощенности и стерильности. Наоборот, выбранные локации кажутся настолько невзрачными и грязными, что взгляд волей неволей скользит по экрану в поисках хоть сколь-нибудь примечательных деталей, которыми так или иначе становятся действующие лица. Их пересечения непредсказуемы, в каждом эпизоде своя комбинация взаимосвязей, иногда герои и вовсе представляются тенями друг друга, не обращающими внимание на своего сотканного из мрака преследователя в виду его естественности.

Женщина, которую всё время клонит в сон, и мужчина, который не спит никогда. Он хочет любить, но не знает как, а она уже любит, но не знает кого. Парадоксальное сочетание необъяснимого и даже немыслимого скручивает событийную составляющую «Сна собаки» в тугой узел, не даёт сконцентрироваться на истинной сути происходящего постоянными сменами угла обзора. Каждый новый эпизод начинается по-своему, берёт отсчёт из некой отстранённой от общего действия точки, вводит нового персонажа и рассеивает зрительское внимание, нагнетая сонливость. И тем удивительнее тот факт, что одним из краеугольных камней фильма Франциса является движение, его непрерывность как абстрактного процесса, осознаваемого вне времени и пространства, в некой системе координат, не признающей существование констант как таковых. Одно постоянно перетекает в другое, словно некая неоднородная метафоричная субстанция время от времени выталкивает на свою поверхность новую составляющую, которая тут же скрывается обратно в вязком и тягучем потоке.

Снова и снова трезвонит назойливый телефон. Брать трубку или не стоит? Знание о том, что было, уже витает в воздухе, и только познание грядущего зависит от тебя самого, от того, куда направишь свой путь, что увидишь и кого спросишь. Полная свобода воли, настоящая песочница судеб, в которой каждый может выстроить свой собственный хрупкий замок, готовый рухнуть от одного неосторожного движения. По сути «Сон собаки» не что иное, как иллюстрация своеобразного дерева возможностей с бесконечным числом вариантов, когда исходы одного события ограничены лишь рамками воображения. Но Францис умышленно вводит в такое нестабильное пространство фактор неотвратимости, фатума, тем самым лукавя в собственном утверждении о том, что во сне ничего не имеет значения и превращая непредсказуемость в фикцию. Явно подражая Дэвиду Линчу в бесконечных метаморфозах символизма, важности любой незначительной детали, греческий режиссёр в итоге слишком увлекается насыщенной образностью собственного творения. Главная проблема его фильма оказывается сокрыта в киноязыке, его утяжелённых синтаксических конструкциях, давящих на восприятие и грозящих рухнуть в любой момент. Погрузившись с головой в царство Морфея, Францис забывает вовремя подняться с глубин эскапического дурмана, совершенно ненужным образом пытаясь в концовке выставить себя интеллектуалом, представляя всё так, будто бы сама жизнь не что иное, как сон, в котором не важно ничего, кроме сиюминутного чувства или влечения. И пусть так, в это можно было бы легко поверить, не будь сам постановщик настроен иронически к подобному измышлению, лишая уверенности в собственном выборе одного из ключевых персонажей. Бар фантазии Ангелоса Франциса открыт до утра, но кажется, что эта ночь будет длиться вечно, ведь в конце пути зрителя ждёт всего лишь очередное многоточие.