Белый праздник (1994)

Работа мастера вне временная и вне пространственная, в тоже время великолепно передавшая время съёмок, куда лучше чем живший только критиканством «от противного» Э. Рязанов со своим «Привет дуралеи!». Моё восхищение режиссёром, который в это сложное время, не сконъюнктурился, а снял печальный взгляд на происходящее.

Каюсь, считал их с соавтором Алым именно этими конъюнктурщиками, снимавшие «по линии партии», этот фильм развеял мои подозрения о не честном использовании своего таланта автором. Наумов режиссёр — зеркало общества, талантливо отображает «среднюю температуру по палате» социума, вспомним этапы мастера/этапы жизни общества: «Ветер» — яркий фильм-агитка, с элементами оттепели, 1958г.; «Мир входящему» — явная «проза лейтенантов» — оттепель в разгаре, 1961г.; «Монета», 1962г. — сценарий по иностранному лит. источнику, но с правдой существования в кап. странах — развитие оттепели; «Бег»,1970, — белое движение с «человеческим лицом» — тогдашняя тенденция в обществе, и так до «Десять лет без права переписки», 1990г. — вторая, после «Холодного лета 1953», на мой взгляд, по талантливости работа по «развенчанию»…

И вот 1994 год. что показывает нам режиссёр-зеркало?

Часть первая, фактурная. Вводит нас во время. Уличное одиночество прохожих и «предпринимателей». Подтаявший снег, от которого воздух насыщен влагой и потому более промозгл. Одиночество неприкаянности, не нужности. Фактура наших городов, улиц, домов, жилищ, так перекликающиеся с Италией 40х-50х и их эпохой неореализма, но гораздо безлюднее, повымерзленнее. Одиночество по своим «норкам»/квартиркам/комнаткам. Холодное время «личностей» (противоположность «оттепели»).

Возвращаясь к фильму. Приведя нас в чувство — ощущения/воспоминания времени неореализмом, Наумов наносит неожиданный удар сюрреализмом: эпизод в бане с собаками и Рубенсовскими девами, выбивают почву у зрителя, «из под ног» делая его восприимчивым к посылам авторов, эпизод с молоком продолжая нагнетать, всё же переводит ближе к реальности, ведь такое могло быть (только у нас в институте, к примеру, было два «мага» — преподавателя, с факультета Философии, причём описывали себя они по разному один «белый», другой «серый» (Толкиен, гуси?). Проходы персонажей по улицам, как возвращение в реальность, и действительно дальше только уже новый, отечественный «неореализм» 80—90 гг., беспросветный, на примере трагедии одной интеллигентной, вероятно, семьи. Где знание по противостоянию многоликому злу, тщательно, не торопясь, приучившего/приручившего к себе граждан СССР, основано лишь на классической литературе и поступкам там описанным (дуэли, оскорбление чести и т. д.). Ведь как бороться со злом, если оно часть тебя, твоего образа жизни? Только поступками/действиями отстраняющими тебя от себя и где примеры, образов-гештальтов конечно в классике.

Где в голову не вмещается «шар» (кстати по украински вполне подходит по смыслу — слой) невозможности происходящего, вероятно режиссёр являясь лишь (такое великое ЛИШЬ, всякому бы достичь этого ЛИШЬ!) отражением действительности своим мастерством, трогательно не усмотрел движения масс, породившего эти святые/кровавые/чёрные 90-е.

7 из 10

Очень странный и сильный фильм. Сюрреализм в чистом виде. Сюжет описать достаточно сложно, можно сказать что он даже не важен. Весь фильм сделан как путешествие главного героя -профессора по маргинальной Москве образца 1994 года в сопровождении сыщика-самозванца. Образы Москвы времен упадка невероятно врезаются в память, это различные полузаброшенные архитектурные шедевры, которые перемежаются с сюрреалистическими видениями и галлюцинациями профессора. Периодически возникает ощущение что все происходящее на экране просто сон, и это ощущение не исчезает до самого конца. Иногда в кадре мелькаю работы Босха и Брейгеля как отсылка на весь ужас реальности. Реальность же представлена роскошными банями с прекрасными греческими колоннами и уродливыми женщинами с голосом оперных певиц; или борделем от которого так и веет упадком, проститутки одетые как рокерши не дадут мне соврать; или зданием ГУМа напоминающим изнутри вавилонское столпотворение. В кадре по ходу действия фильма (или бездействия) так же появляется немалое количество вообще неадекватных персонажей, которые матерятся на чугунные памятники или проявляют бешеную агрессию из-за пакета некачественного молока. Все это так же создает ощущение безумия эпохи. Безнадежность и беспросветность существования постепенно полностью охватывает зрителя. И на фоне этого ада на земле в середине фильма появляется дочь профессора с ангельским ликом, элитная проститутка из борделя. Где-то в этом месте уже чувствуется что-то явное из Достоевского. Смешение жанров, образов, галлюцинаций, калейдоскоп ужасов. Музыкальное сопровождение подобрано очень хорошо, это классическая музыка как будто перенесенная из Соляриса Тарковского. Вообще с Тарковским у этого фильма много общего, чувствуется откуда брал образы и вдохновение режиссер, хотя этот фильм безусловно оригинален. В какой-то момент понимаешь, что нормальных героев в фильме просто нет, и профессор не исключение. Тем не менее смотреть на этот трип совсем не скучно, и фильм однозначно рекомендуется к просмотру с целью почувствовать вкус той уже далекой эпохи. Любителям Тарковского так же должно понравится.

10 из 10

Тайна гения Тонино Гуэрры непостижима. Это со всей очевидностью понимаешь смотря фильм Владимира Наумова «Белый праздник», снятый по повести великого итальянца «Сто птиц», немного адаптированный к реалиям постперестроечной России. Сложные ассоциативные образы представляют собой своего рода «вещь в себе», загадку, которая не поддается интерпретации.

Замечательная игра Смоктуновского, Джигарханяна, Наумовой на таком сложном неоднозначном материале также говорит нам о том, что лишь великие ушедшие и немногие наши современники могут работать с таким трудными метафорами без реалистических сценарных подпорок, так глубоко проникая в образы. Это также свидетельствует о том, что Наумов очень внимательно прочел повесть Гуэрры, смог ее удачно адаптировать, высветив и объяснив актера столь сложный материл.

Однако, по мере развития сложного разветвленного сюжета, в котором нарратив намерено ослаблен и представляет собой густую сеть флэшбеков и абсурдных эпизодов из настоящего, мы со всей очевидностью постигаем нерв творчества позднего Гуэрры, заявленный впервые еще в «Ностальгии» Тарковского — сумерки большой культуры, наступление царства хамства и пошлости, невечерний свет, излучаемый прошлым, в котором мы были счастливы и густая тьма настоящего, в котором обанкротились все ценности европейской и русской культур.

Это страшные реалии 90-х, эпохи нового варварства, тотального нигилизма и цинизма, когда музеи и памятники культуры становятся помехой для чудовищного строительства, когда статуи, картины живут своей жизнью в разъятом, обнулившемся мире, в котором разорваны все связи не только в культуре, но и между людьми. Это также тема зрелого творчества Тео Ангелопулоса, вдохновленного поэтикой Гуэрры, восхищенного им и вступившего с ним в продуктивный, интертекстульный, творческий диалог.

Владимир Наумов в данном случае показал себя продолжателем Тарковского, особенно «Ностальгии» — страшного диагноза нашего времени, когда беспамятство и манкуртизм раковой опухолью пожирает историческую память, когда лишь отдельные, непонятные и непостижимые для других образы в воображении Профессора, человека старой культуры продолжают жить в мире как потусторонние символы, не понятные уже никому кроме него. А мы еще виним во всем интеллигенцию! В то время, как интеллектуалы продали свое культурное первородство за чечевичную похлебку масскульта и прислуживание ему, когда даже в семье утеряны связи, жена тебя не понимает, а дочь идет на панель.

Страшна последняя одиссея Профессора, отправляющегося навстречу собственной смерти в сопровождении барочного двойника, антипода, во всем противоположного ему обсценного хама, который, тем не менее, выполняет свою работу регистрируя происходящее так, как он его видит, но то, что он видит, не совпадает с его интеллектуальными усилиями по постижению увиденного -принимая дочь профессора за рядовую путану, не понимая смысла многого из того, что он видит, все коды интерпретации в руках Профессора, которого разъятое на части, блуждающее время лишает даже дома.

Хамство реалий постсоветской России как никак лучше ложится социальным и апокалиптическим фоном к этой интернациональной истории, которая происходит в мире повсеместно в 1990-е, аксиологически обанкротившееся время (Ангелопулос говорит об этом открыто во «Взгляде Улисса»). Меланхолия этого замечательного фильма, апокалиптизм его босхианских уродств сигнализирует нам о глубочайшем неблагополучии настоящего времени, темпоральной остановке, когда уже не длится никакая длительность, время остановилось и прожевывает прошлое как единственную пищу беззубым, ввалившимся ртом.

Этому миру конец, потому что он разучился помнить самого себя, потому что он приговорил к бездомной смерти тех, кто еще не разучился помнить, тех, кто еще хочет любить и верить в прошлое. Это мир, в котором прошлого нет и потому нет и будущего, это угар гедонистического наслаждения конца истории, в котором уже нет и не будет никаких перспектив. Белый праздник — праздник смерти и снега, белого савана, хоронящего большую культуру и ее жрецов, это время уродства и хамов, которые будут пожирать самое себя в гедонистическом аду, выпивая водку и развлекаясь с путанами, о никто уже не сможет его поджечь, потому что огонь — сама стихия этого земного ада. Это угар, но не жизнь, в котором уже не помнят не Брейгеля, ни Босха, хотя они писали будущее, а не прошлое. Это конец не просто эпохи, это край ночи, за которым — ничто.