Ультиматум жизни (1962)

Ставший в 70-е годы едва ли не символом брутально-обсценного кино, воспевавший на экране все возможные и невозможные извращения, везде и всюду искавший проявления сексуальности, Ренато Ползелли на заре своей карьеры снимал обычные, ничем не выделяющиеся из главного русла итальянского кинематографа картины. Такие, как готический хоррор «Возлюбленная вампира», скетч-комедию «Приключения в мотеле» или даже военную драму «Ультиматум жизни».

Впрочем, военной драмой последняя является только формально. И вместо одетых в фашистскую форму немцев легко просматриваются совсем иные перонажи — в античных туниках и сандалиях. Потому что «Ultimatum alla vita» всеми возможными способами апеллирует к классической трагедии с ее божественным предопределением, неземными страстями и Героями с большой буквы. И роковой Любовью, конечно. Как же без нее!

А партизаны и нацисты — только фон, на котором разворачивается величественное действие, скорее достойное воплощения в мраморе амфитеатров нежели банальном целлулоиде кинопленки. А то, что порой от великого до смешного — один шаг, Ползелли никогда не волновало. Так что снимал он свою трагедию с ловкостью прирожденного трэшера, немало не заботясь, что имея один единственный автоматный рожок, его Героиня длинными очередями отстреливается от супостатов целую ночь; пулевые ранения образуются без повреждения одежды, а тяжелые немецкие гранаты забрасываются на верхний ярус донжона одним легким движением руки. Такие мелочи никогда не волновали Софокла с Еврипидом — с чего бы они тогда приходили в голову Ренато Ползелли?

Ведь снимал он не приключенческую ленту, не батальное полотно, а историю рокового чувства, вспыхнувшего между смертельными врагами, и стершего с лица земли один отдельно взятый замок. Внезапная любовь между дочерью партизанского командира и сыном коменданта немецкого гарнизона — того же порядка, что чувство Медеи к Ясону, Ариадны к Тесею, Елены к Парису. Эта любовь способна рушить города, особенно если на нее накладывается столь же античное чувство мести. Мару Барри, героиню фильма Ползелли, в равной степени сжигают два пламени: любовь к юному Хансу и месть за убитую нацистами маленькую сестренку. И в этой ипостаси, она, подобно древнегреческой Электре, не остановится ни перед чем. И уже совсем не важно, сколько патронов на самом деле вмещает автоматный рожок — стрелять он не перестанет.

Прочие героини, вместе с Марой заключенные немцами в приспособленном под комендатуру замке, остаются на втором плане. Хотя, как ни странно для Ползелли, прописаны они достаточно сочно: сошедшая с ума от пыток и смерти всех своих родных Марчелла, неунывающая проститутка Чичча и хозяйка гостиницы, в которой скрывались партизаны, Сирия — всего лишь случайные жертвы молоха войны. Но на их фоне история Мары играет особыми красками. Особняком стоит Анна, единственная настоящая партизанка из арестованных немцами женщин. Она играет роль эринии, спускающей с цепи божественную ярость. Бежав вместе с Марой, Анна приводит в действие силы, которые направлены к финальному очистительному катарсису. Другой ее роли в сюжете не предусмотрено, а потому — плотно сжатые губы и ледяной взгляд становятся для Валерии Морикони, игравшей Анну, единственными изобразительными средствами.

Правда, за эпичными женскими персонажами потерялся центральный мужской. Ханс Шнайдер — образ исключительно жертвенный, способный отдать жизнь за свою любовь, но не умеющий за эту любовь бороться. Отдавшийся на волю рока и плывущий по течению — единственный в «Ультиматуме жизни», кому вряд ли бы нашлось место в древнегреческом амфитеатре. Такое впечатление, что происходи все дело в 70-х, Ползелли бы и его сделал женщиной. Но в начале 60-х лесбийские отношения на киноэкранах были не приняты. Пришлось остановиться на «юноше бледном со взором горящим».

Как знать, может быть именно стремление изображать человеческие эмоции «за гранью», снимать «обнаженные нервы» и «роковые чувства», и привело Ползелли к исследованию экстремальных проявлений сексуальности. Так или иначе, а «Ultimatum alla vita» ни в свое время, ни позже особого ажиотажа не вызвал. Ведь в наши дни (да и пятьдесят лет назад) куда охотнее осовременивают древних героев, нежели наделяют античным менталитетом современных. А жаль. Ведь если согласиться с условностью древнегреческого театра, которую принял в этом фильме для себя итальянский режиссер, может быть даже сам того не подозревая, то кино получится совсем даже неплохое. Не могли же все итальянцы того времени быть неореалистами!