Евгения Гранде (1960)

Произведения Бальзака дают почти идеальные всходы на ниве соцреализма. Это один из тех писателей, что массово тиражировался в Советском Союзе по причине резко критического отношения к буржуазному миру. Более того, манера Бальзака не схожа с основным интересом русской версии критического реализма, который постоянно пытался вывести формулу «героя времени», то есть героя, качественно характеризующего свою эпоху, а не количественно присутствующего в ней как простое арифметическое большинство. Герой не качества, но количества — это герой либо выписанный в сострадательной манере, как пресловутый «маленький человек», либо (в случае Бальзака) герой сатирический. Поэтому «Евгения Гранде» — один из самых репрезентативных текстов его «Человеческой комедии», так и напрашивающийся на идеологически выверенную экранизацию.

Фильм 1960 года примерно такая экранизация и есть. Манера ложноклассического соцреализма — это манера пророчествования в обратную сторону, по отношению к прошлому. Так как историческая перспектива тотально ясна (неважно, полдень это 22 века или 17 часов 30 минут века 28-го), то страницы прошлого могут предстать как иллюстрация именно темного прошлого, когда мелкие, средние и крупные буржуа рвали на части друг друга как пауки в банке. Обычно структура сложно устроенного капмира так и предстает в отечественном изводе. Вместо экономических связей лишь волюнтаризм возведенного в абсолют типажа «скряги», в котором больше от «Характеров» Феофраста, нежели от человека своего времени. По справедливости, фильм весьма точно следует за сюжетом произведения Бальзака, дело в самой расстановке акцентов, которая (согласно все тем же ложноклассическим принципам) превращает характеры в типы, «социальные лица», поэтому, несмотря на талантливых актеров, экранизация превращается в подтверждение тезиса, что буржуазный мир состоит из безжалостных кровопийц и — по преимуществу — их жертв. Закон типизации срабатывает с самого начала, когда в духе объективного театра Брехта, актеры авторепрезентируют свои роли от первого лица, временами продолжая подобное комментирование и далее, но потом почему-то этот прием «сворачивается», хотя в фильме он как раз уместен, потому что тот носит в себе неизгладимую печать театрализации. А получается так, что фильм склоняется то к фильму-театру, где особой психологизации в силу поставленных задач не требуется, то отдает дань актерским талантам, но из союза коня и трепетной лани получается что-то не совсем художественное.

Иными словами, в экранизации возобладала так называемая натуралистическая линия, это транскрипция Бальзака через Золя. Основной вывод не в том, что социум сам по себе устроен несовершенно и несправедливо (Бальзак скорее ближе к этой версии), а не связан как раз с той самой исторической перспективой, о чем так победоносно трубит эстетика пророчествования в прошлое. Тут как бы обречены все: и хозяева жизни, и их жертвы. Посему сюжету остается погрузиться разве что во мрак, скорбь и обреченность. В мире победившего социализма это все необходимые по закону контраста иллюстрации к темным временам, противопоставленные проводящим через себя свет витражам эпохи оттепели с прекрасными районами новостроек-«хрущевок» и восходом солнца, придающим иконописное сияние лицам главных героев, бесстрашно глядящим в такое же сияющее будущее. Но это уже мифологизация современности, которую нужно учитывать по умолчанию, когда смотришь экранизации про «темное прошлое человечества».

6 из 10