Переступить черту (1985)

Противоборство двух парадигм: «чем лучше узнаю людей, тем больше нравятся собаки» и «наивность — не порок, а признак чистой души». Да, действительно, справедливость торжествует только в сказках. И добрый человек всегда страдает, даже если он — следователь прокуратуры. Но люди, неспособные любить уже изначально наказаны собой. Потому что без любви не бывает счастья. И ни богатство, ни влиятельность счастья не заменяют. И вот как раз об этом прямо и косвенно повествует эта история. Что мешает любить и обрести тепло? Иллюзия собственного превосходства. Но вместо осознания причин своего несчастья обычно люди занимаются поиском оправданий.

Фильм культовый, атмосферный, неординарный. Опережающий время. Действительно, в восьмидесятые на такие темы мало кто задумывался. Вполне себе такой современный качественный арт-хаус, необремененный бессмысленным авангардизмом и очень талантливый. Вполне возможно, это получилось случайно, неосознанно. Но, как бы ни было, интуиция авторов не подвела.

Я глубоко люблю этот фильм.

И единственное, о чем в связи с ним сожалею — фактически это единственная полнометражная киноработа в России режиссера Юрия Колтуна. В 1991 г он эмигрировал в Германию.

Фильм произвел на меня впечатление столь сильное, что я прочитал роман «Долгое дело» Станислава Родионова, положенный в основу сценария.

Прочитал с глубоким интересом и удовольствием, с карандашом в руке, потому что роман не похож ни на один другой, мной прочитанный, и полон глубоких и отточенных размышлений.

И вот, на что я обратил внимание, сравнивая первоисточник и фильм.

Следователь Сажин, замечательная роль Вадима Лобанова — это воплощение идеального гражданина, любящий отец и муж, человек чеканных моральных принципов, вместе с тем деликатный и сопереживающий.

Вместе с тем, мне показалось, что авторы фильма подчеркивают его чрезмерную правильность, некоторую механистичность и «идейную подслеповатость». В некоторых сценах он ведет себя как малосимпатичный хозяин положения — человек государственный, уверенный в своей компетентности и букве закона, стоящей за ним.

Правда, сложно сказать, в какой степени это блистательная игра Вадима Лобанова и насколько так проявляется его мужская натура.

Так, в сцене допроса Антона Шатилова Сажин интересуется, какие проблемы в общественной жизни того интересуют. Шатилов парирует: «Проблемы? А разве у нас есть проблемы? Я что-то не замечал. Слова, слова … надоели до тошноты».

Или же в беседе с Калязиной Сажин высокопарно изрекает «Ну, Анна Сергеевна … так мы можем Бог знает до чего договориться. В конце концов Конституцию создает народ. Мы все принимали участие в ее обсуждении «

Не веришь Сажину в такие моменты.

И вот я задаюсь вопросом, зачем в сценарии Сажину приданы такие черты.

Ведь в романе «Долгое дело» невозможно представить себе следователя Рябинина, безаппеляционно сыпащего подобными сентенцямии. Рябинин — «чувствительный милиционер», а не рупор справедливого государства.

Возможно, авторы фильма пошли на это сознательно, чтобы вызвать в зрителе сочувствие к Калязиной, придать конфликту подследственной и следователя больше динамизма, чтобы уравнять их фигуры.

В романе Калязина не является фигурой, равноценной следователю, и не вызывает глубокого сочувствия. Главный герой романа — именно следователь Рябинин, гуманизм которого есть одновременно его слабость и сила.

В романе, как и в кино, намечена линия жизни, исковерканной советским воспитанием, образом мышления и условностями, но личность Калязиной-Васильевой более выписана, интеллектуально и эмоционально богаче и зачастую «бьет » следователя логикой, с которой сложно не согласиться.

Это личность со своеобразной психологией, которая органически не может стать единицей в толпе, которой приходится прикрываться ролью «ревнителя санитарии и гигиены» (врача санэпидстанции), чтобы сохранить статус-кво с этим обществом. Как многие из нас помнят, толпа — именно то, что культивировалось в СССР (Единая общность — Советский народ).

И нельзя не сказать о фантастической музыке Олега Каравайчука.

Она в значительной мере формирует психологизм фильма, задавая камертон настроения в моменты, связанные с размышлениями главных героев, их ключевыми действиями и поединком.

В заключение выскажу мысль, может быть, спорную, но полагаю, что этот фильм мог бы создан лишь коллективом кинематографистов (и музыкантов) из Ленинграда (Петербурга), поскольку фильм этот — признание любви к этому городу, к коммуналкам и их обитателям, хранящим воспоминания многих поколений и иногда фамильные реликвии, которым нет цены.

Не случайно, Анна Сергеевна Калязина живет в лучшем месте города — где-то на канале Грибоедова, это место питает ее дар, и категорически отметает предложения Войнаровского о перезде туда, «где за ее талант будут платить».

И это еще одна черта Калязиной-Васильевой, заставляющая нас восхищаться этой неординарной женщиной.

10 из 10

В очень многих отечественных теле-детективах второй половины восьмидесятых есть какая-то роковая обреченность, душное, наэлектризованное напряжение, как перед перед грозой, предчувствие грядущей катастрофы — не по-балабановски осознанное, а подспудное, проникшеее туда, кажется, помимо воли их авторов. Пуская не влезающую в формат социалку разве что повествовательным фоном, они непонятным образом добиваются в результате того, что именно их работы воспринимаются теперь как самые достоверные документы эпохи.

Извечная же неудовлетворенность русского автора несерьезным, чисто развлекательным неизменно выталкивает их за рамки формата, наполняя практически каждый фильм данного жанра солидным этико-философским содержанием — порою весьма и весьма глубоким, восходящим к классикам и оригинальным. Обидно, что целая плеяда подобных фильмов, созданная в те годы, ныне практически забыта, и пленки с ними разрушаются себе потихоньку в кинематографических и телевизионных фондах и архивах. Ведь среди них были и подлинные кинематографические шедевры, рядом с которыми тот же «Основной инстинкт» схлопывается почти до примитива. «Переступить черту» — как раз из них.

Этот фильм — несомненно достоевский, более достоевский, чем многие экранизации. И дело не только в эстетике, хотя и в ней, конечно, тоже, поскольку атмосфера Петербурга Достоевского, доживающего свои последние годы под другим именем, израненного своей трагической историей, с его дворами-колодцами, гнилым и сырым климатом, несущей бациллы невской водой, зловещими квартирами, похожими на лабиринты, странными, немного в сюре пребывающими обитателями — и безумной его красотой в виде редких, но ярких, остающихся в памяти вспышек — воссоздана оператором Вячеслав Бабенковым очень точно, очень прочувствованно: он не боится ни приглушенных, почти в сепию уходящих тонов, ни грязноватых бликов, которые они отбрасывают и на самые красивые лица, делая их трупными, гротескными, ни намеренной обыденности реквизита, втягивающей в свой световой круг и великолепие интерьеров подпольного коллекционера, и скульптуры в его мастерской, и какие-то немыслимо прекрасные картины в квартире героини Васильевой и мистически-надломленную музыку Каравайчука. Достоевский фильм по духу. Его герои — просветленная старушка-блокадница, ее сосед, архивариус-любитель, протестующая против всего и вся, нигилистично настроенная молодежь — несмотря на свою кажущуюся анахроничность, совершенно органично вписываются в систему персонажей классика, являясь прямыми наследниками излюбленных его типов. Основной же конфликт — между следователем Владимиром (так и хотелось написать — Порфирием) Петровичем и целительницей Калязиной, возомнившей, как водится, что она не тварь дрожащая, а право имеет — это и вовсе чистой воды «Преступление и наказание», в облегченном, разумеется, и модифицированном, но безошибочно узнаваемом варианте. Вспоминается здесь, конечно, и классика от Поля Верховена, ибо героиня не задавлена нуждою и неуверенностью в себе, как бедный студент Родион Романович, а напротив, сильна, нагла и манипулирует.

Так вот, Васильева в этом фильме переигрывает Шэрон Стоун — однозначно и по всем статьям. Ее игра — это нечто немыслимое, завораживающее, гипнотизирующее зрителя, как ее героиня гипнотизирует неудобных свидетелей. Когда она появляется на экране, нет — просто когда за экраном слышится ее голос — забываешь обо всем и обо всех остальных. Мощь ее натуры подавляет. Она убеждает не вербально, а как-то иначе — причем убеждает и в том, что противоречит всем нашим этическим установкам. Победа над нею следователя в финале просто жизненно необходима, иначе, кажется, хрупкое равновесие в мире рухнет потому только, что эта столь богато одаренная личность встала на путь зла. Тонким ходом режиссера и сценаристов стало то, что нам не были показаны ее раскаяние, ее преображение — это удешевило бы фильм, снизило бы накал. А так эффект достигается потрясающий, эффект, который трудно описать, можно только наглядно проиллюстрировать.