Неделимые (2016)

С первого кадра «Неразделимых» зритель попадает в чрезвычайно неуютную реальность, в которой его будут окружать гниющие водоросли, мусорные отбросы, полуразрушенные трущобы, роющиеся в помойке чернокожие эмигранты и т. д, и т. п. Режиссер словно изначально задался целью показать изнанку благополучной Европы, в которой даже намека не будет на респектабельность, законность и цивилизованность. Персонажи его картины совершенно не замечают, что вокруг них — XXI-й век и продолжают беспечно жить во времена Средневековья, зарабатывая себе на жизнь демонстрацией ярмарочных уродцев, в роли которых выступают сиамские близнецы, сестры Дэйзи и Виола. Де Анджелис помещает своих героинь в среду, в которой не работают достижения цивилизации: компьютеры, мобильные телефоны, иные средства коммуникации за исключением вербального общения. И уж тем более — чудеса хирургии, способные дать сестрам возможность нормальной жизни.

То есть, все это есть — но где-то там, в далеких огнях большого города, которые видятся сестрам не более достижимыми, чем звезды на небе. В их реальности — скрытый за полуразрушенным забором дом и старый фургончик, в котором отец и дяди привозят их на очередное мероприятие, где они, спев незатейливую песенку, заработают сотню-другую евро, которые немедленно будут проиграны в игровом зале или потрачены вечно пребывающей в наркотическом дурмане матерью на новую порцию травы…

Словом, экспозиция, нарисованная авторами картины выглядит так, словно перед нами очередная «чернуха» о жизни российской глубинки от какого-нибудь обласканного европейскими премиями автора, вроде Сергея Лозницы. Впрочем, европейским киноакадемикам, похоже, любая «чернуха» вполне по нраву — от количества призов, полученных лентой Де Анджелиса на ежегодной национальной итальянской премии глаза разбегаются. А уж если среди всей любовно намешанной грязи высадить дивной красоты цветы — так тут от умиления они вообще закатиться норовят.

Садовником же режиссер предстал весьма умелым. Или, скорее, флористом, счастливо отыскавшем два чудесных бутона в образе близняшек Анджелы и Марианны Фонтаны, чья невинная красота и чудесный блеск светящихся наивностью глах способны растопить лед в самой заскорузлой душе. А уж сентиментальность рассказанной истории… Карамзинская бедная Лиза от зависти еще раз десять вылезет из пруда и заново утопится. А ведь наивная чистота тем трогательнее, чем грязнее окружающий ее мир. Ради этого можно и постараться. А если картина перед зрителем выйдет вовсе уж нереальной, можно сослаться на аллегорию и сюрреализм. И вообще предстать евроскептиком, который видит Европу погрязшей в бездушии и отчужденности, поглощающей подобно безжалостным морским волнам любые мечты о прекрасном. Пусть даже это будут мечты о поездке в Лос-Анджелес девушек, приговоренных друг к другу.

В этом, пожалуй, и заключается главная идея картины (ну, не в выжимании же слез из глаз расчувствовашихся зрителей, в самом деле!). Конфликт между отчужденным от человека миром современности с его грязной похотью (продюсер Марко Феррери), ханжеской моралью (падре Сальваторе) и эгоизмом (родители девочек) и абсолютно средневековым менталитетом протагонистов, которые существуют в определенных рамках и до поры до времени даже не думают эти рамки преодолеть. Изначально Дэйзи и Виола находятся в гармонии друг с другом и с Богом (их религиозность постоянно подчеркивается авторами фильма), но по мере вторжения в их души огромного Искуса в виде возможности разделиться, эта гармония нарушается. Завладение чуждыми для них инструментами (скутером, мобильным телефоном), которыми девочки даже не умеют пользоваться, приводят сестер на грань душевной и физической катастрофы. А вернуться назад — уже невозможно. Человечество ведь тоже не может вернуться в Средние века, хотя это кое-кому и страстно бы хотелось. Вот только движение вперед, к РАЗДЕЛЕНИЮ неделимого изначально — не означает ли оно гибель мечты при любом исходе?

Поэтому, при всей своей сентиментальности, гипертрофированной мелодраматичности и какой-то вызывающей нереалистичности, картина Де Анджелиса оказывается невероятно консервативна, и в этой своей консервативности очень близка идеалам «Старой Европы». Той Европы, которую режиссер так и не решился показать в своем фильме, предпочтя путешествие по ее уродливым задворкам.