Медея в Коринфе (2015)

В конце 18 века властителем итальянской оперы стал Иоганн Симон Майр - немец, завоевавший практически непогрешимый авторитет.

Исключительная творческая активность Майра воплотилась в необъятном композиторском наследии, постепенно затерявшимся в потоке переменчивой театральной моды и новых оперных стилей. Единственное творение Майра, сохранившее репертуарную актуальность, - Медея в Коринфе, - оперная адаптация мифа о Ясоне, запечатленного в трагедии Еврипида и драме Корнеля.

Мировая фонотека хранит всего несколько комплектов Медеи. И данная запись - одна из них. Этот видео-комплект запечатлел спектакль, представленный оперным фестивалем в итальянской Мартине Франке в июле 2015 года. В качестве сценографического концепта режиссер Бенедитто Сикка избрал не античную монументальность, абстрактную стилизацию или модернистские экзерсисы, а живописную пасторальность, создав весьма изысканную и лаконичную экспликацию, подчеркивающую колоссальное пространство сцены. Единственный колористический акцент декора - изумрудно зеленый луг, вспыхивающий кроваво алой россыпью маков. Природный антураж нарушает лишь каменный грот, выполняющий практическую и аллегорическую функции - это канал для сценической динамики персонажей и метафорический образ царства мертвых и обители фурий.

Режиссер активно привлекает актеров миманса, заполняющих статические фрагменты оперного повествования и балетную сцену. Как и в беллиниевской Норме, драматургической преемнице Медеи, в качестве безмолвных участников задействованы дети, выступающие в качестве сыновей Медеи и Ясона. В данной постановке эта задача делегирована взрослым разнополым танцорам, практически перманентно присутствующим на сцене.

По-моцартовски прозрачное оркестровое звучание инкрустировано сольными инструментальными вставками. Как и в более ранних образцах классицизма, существенный хронометраж оперы отведен оркестровым фрагментам и хоровым сценам. Однако и вокальные партии весьма объемны и сложны.

В титульной партии колхидской волшебницы Медеи, принесшей великие жертвы ради любви Ясона, - испанская сопрано Давиния Родригес - обладательница весьма посредственного лирического сопрано, небольшого по объему и лишенного должного технического мастерства. Партии, написанные для Кольбран, очень коварны, требуя от певицы невероятного диапазона. Родригес искусственно заглубляет и расширяет звук, пытаясь имитировать масштаб и глубину звучания. Полученный в результате этих сомнительных махинаций жалкий суррогат монохромен, неряшлив и форсирован. В первой арии Sommi dei, che i giuramenti эти дефекты отчасти компенсируются проникновенностью страданий преданной женщины, укоряющей своего неверного возлюбленного. Драматический масштаб и мощные динамические акценты арии Ah! Che tento? окончательно выталкивает голос Родригес за пределы его возможностей. Однако с драматургической трактовкой своего сложного персонажа певица справилась более успешно, сумев очертить убедительный рисунок роли. Сценический образ Медеи в противовес ее буйному темпераменту прост и лаконичен: черное, длиннополое платье с синим декором из крученой драпировки и открытыми плечами, по которым ниспадают длинные белые дреды, которые носят и дети Медеи. Эта деталь подчеркивает контраст родственных уз, наглядно проступающий в сравнении с иссиня черными, гладкими волосами Ясона. Его сценический характер отражает заметное влияние этрусской эстетики: подведенные глаза и вытянутая к вискам линия бровей, свойственная этрусским традициям, сочетание черного и синего в хитоноподобном крое одежде и металлический нагрудник, напоминающий кирасу, составляют вполне аутентичный, хоть и стилизованный образ этрусского воина.

Мужественность, благородное достоинство и воинская стать, которыми исполнитель партии Ясона, американский тенор Майкл Спайерз щедро украшает своего героя, создают невероятно органичный образ уверенного и решительного аргонавта. Певец мастерски парирует дерзкие попытки режиссера умалить героический вокальный образ Ясона, придав его сценической трактовке женоподобность как выражение слабости и подлости. Тенору даже в ярком гриме, длинном парике и неудобном, волочащемся одеянии с открытой грудью удается выглядеть солидно, мужественно и внушительно. В нем буквально ощущается мощь и внутренняя сила настоящего героя мифов. Драматургическая палитра персонажа превосходно сбалансирована, хотя в нем превалирует страсть к доминированию - над обстоятельствами и людьми, в том числе Медеей и Креузой. Во многом этот триумфальный эффект убедительного перевоплощения вопреки сценическим препонам обусловлен феноменальной вокальной интерпретацией, которая, в сущности, и составляет единственное достоинство данной записи. Дебютируя в партии, Спайерз завораживает с первой же фразы героической выходной арии Di gloria all'invita, сочетающей невероятно длинные линии легато, верхние до и ре на неудобно артикулируемых гласных, сложные позиции стаккато, изощренные колоратурные комбинации и виртуозные динамические переходы. Этот непрекращающийся поток сложнейших технических вызовов изливается в очень быстром, маршевом темпе, но Спайерз с поразительной непринужденностью и безупречным дыхательным контролем являет поистине эталонное исполнение. Лирические фрагменты представлены двумя большими дуэтами. Первый, Cedi al destin, Medea - виртуозный и невероятно изысканный призыв к смирению, перерастающий в эмоциональную конфронтацию с Медеей. Второй, проникновенно чувственный дуэт с Креузой Non palpitar, mia vita пронизан любовным томлением. Предвосхищает трагический финал развернутая ария Amor, per te penai предваряемая экстатическим любовным восторгом, сменяющимся безграничным отчаянием после известия о свершившейся мести Медеи, которое доносит хоровый монолог. Невероятная глубина горести и драматизма мастерски воплощена в сложных, почти двух-октавных скачках, головокружительно быстром темпе и насыщенной фразировке. Спайерз реализует весь художественный потенциал музыки, являя недосягаемый шедевр современного исполнительства, покоряя своим неотразимо прекрасным, благородным тембром и безоговорочно властвуя в обширном диапазоне сложнейшей партии - от блистательных, экстра высоких теноровых нот до роскошно резонирующего нижнего регистра, плотного, бархатисто темного, глубокого звучания истинного баритенора.

В соответствии с белькантовыми традициями, в партии Эгея - безуспешного соперника Ясона за любовь Креузы и соучастника преступных замыслов Медеи выступает так называемый второй тенор. Примерить роль, созданную для сладкоголосого Мануэля Гарсии, решился итальянец Энеа Скала. Современники отмечали привлекательность голоса Гарсии, которой Скала, увы, лишен напрочь. Его жесткий, тусклый, небольшой, суховатый, неприятно пронзительный, нещадно тремолирующий на всем диапазоне тенор звучит плоско и невыразительно. Техническая оснастка звучания также не соответствует весьма высоким требованиям вокального стиля Майра. Выходная каватина Io ti lasciai, piangendo определяет кантиленный характер музыкального образа Эгея, который обретает драматические акценты в арии I dolci contenti и в последующем дуэте с Медеей. Сдавленное, горловое, не особо элегантное пение Скалы качественно созвучно исполнению Михаэлы Марку в партии Креузы.

Чувственность юной царевны, сраженной любовью к Ясону, наглядно демонстрирует ее соблазнительное синее одеяние, колористически созвучное костюму Ясона: открытые плечи, глубокое декольте и пикантно глубокий вырез, словно змея, скользящий вдоль корпуса. Однако вокальная доминанта образа не столь эффектна, как сценическая составляющая. Компактное, неповоротливое, тремолирующее сопрано с субреточным интонированием звучит более естественно и свободно, чем голос Родригес, отличаясь приятным грудным резонансом. Незрелая техника Марку особенно заметна в совместных сценах с виртуозом Спайерзом.

В преодолении музыкальных трудностей певцам заботливо содействовал итальянский дирижер Фабио Луизи, создавший возвышенную, трагически величавую атмосферу спектакля.

Это одна из двух существующих видео-версий Медеи и ее своеобразная эстетика, интересное смешение культурных шифров и внятная символика обрамляют увлекательное музыкальное прочтение, над которым возносится гений Майра как стая белоснежных голубей, взвивающаяся над сценой на финальных аккордах оперы словно воплощение очищающего катарсиса.