В память ушедшего дня (1990)

Формально, картина литовского режиссера Шарунаса Бартаса «В память ушедшего дня» является короткометражным документальным фильмом, но поэтическая композиция этого произведения заставляет нас задать вопрос, о том, насколько художественность соотносится с документом, и в какой момент документ становится художественным произведением.

Эта дебютная работа похожа на сборник упражнений талантливого кинематографиста, который понимает, что нельзя обрывать сцену до тех пор, пока персонаж не пройдет от одного угла кадра к другому, и если этот персонаж пожилая женщина, то придется ее подождать. И зритель терпеливо ждет вместе с оператором, а после перебирается в новую точку съемки, не менее восхитительную, чем предыдущую. Таким образом, собирается целый ряд открыток старого города и его жителей. Причем Шарунас Бартас берет в кадр преимущественно бабушек и инвалидов, создающих соответствующую атмосферу увядания, «уходящего дня». Нечто похожее сделает чуть позже Артур Аристакисян в «Ладонях», но его героями будут уже сами люди.

Следующим этапом превращения документа в художественное произведение является расположение полученных Бартасом сцен, «открыток». Есть соблазн сказать, что сообразно названию режиссер снял один-единственный день для большей герметичности композиции, но сама история съемок и сезонные приметы выдают, что день здесь понятие метафизическое, охватывающее целую эпоху. В фильме также, как это ни странно, есть сюжетная линия в виде кукловода, городского сумасшедшего, за которым режиссер следует по пятам. Ничего конкретного его образ собой не несет. Кукловод вместе с куклой живут в фильме на символическом уровне. Они связывают открытки в единую историю, передавая ту нехитрую мысль, что как и человек, город, эпоха, пространство имеют свое бытие. Когда день уйдет, куклу заметет снегом, а нищие разбредутся по своим каморкам.

Очень часто документальные фильмы снимаются нарочито небрежно, чтобы сохранить ощущение непосредственности фиксирования событий, того, что они не были смоделированы. Шарунас Бартас пренебрегает этим принципом и, кажется, покидает вотчину чистой документалистики, выходя на уровень художественных обобщений вполне документального материала. Важны же здесь не жанровые определения, а то, что несет в себе фильм в итоге. Баратсу удается поймать дыхание старого восточно-европейского города, запечатлеть его жизнь на камеру для потомков. Уже сегодня все это пространство непоправимо изменило время, и кадры новостей восьмидесятых годов едва ли смогут рассказать о нем что-то более существенное, чем кинофреска Бартаса.