Белый бриллиант (2004)

Любителю проверять людей на прочность суровостью природы и загадками мироздания присущ трагизм, таинство и даже насмешливость над природой человека. Все его герои, будь то игрового кино, такие как Фицкарральдо, Строшек, Агирре, находящиеся в иллюзиях о земном рае, терпят крах. И документальные герои режиссера если и не проигрывают бренности бытия, то как минимум остаются не до конца удовлетворенными. Встречи на краю света, колокола с глубины и автопортрет о безумие Кински - тому яркое подтверждение.

В Белом бриллианте Херцог вспоминает зарождение эры авиастроения, большие победы и громкие поражения вспоминая крах Гинденбурга. Спустя 67 лет после катастрофы дережабля режиссер переносит нас в 2004 и знакомству с немного чудаковатым Грэмом Доррингтоном. Херцог любит таких персонажей не от мира сего. Потерявший два пальца руки еще в раннем детстве Грэм хочет посвятить новый полет в джунглях Южной Америки в память о своем любимом операторе и друге, трагически погибшем во время их документальных съемок в 1994 году. Вообще, рассказанная главным героем и очевидцем тех событий о смерти своего друга - самая жуткая и оставляющая комок в горле часть фильма. Херцог не был бы Херцогом, если бы не поиздевался над техническим прогрессом и прочими манометрами. Напросившись сесть с конструктором в первый полет, они пролетели в лучшем случае несколько минут. Что это, если не ирония судьбы. Дальнейшее частичное продвижение на наземных тросах так же выглядят комично, если не сказать нелепо.

Херцогу не удалось пролететь мимо водопада, природа взяла свое, а может и проклятие вождя племени сыграло злую шутку, но его камера запечатлела настоящий микрокосмос в фауне и на деревьях под гипнотическую музыку, создавая возможность включить воображение и отдалится от мирской суеты. В полной мере крахом иллюзий, надежд на преодоление невозможного эту работу режиссера назвать нельзя. Им удалось познакомится с удивительными людьми, в частности ждущего воссоединения с семьей местного жителя, и мало-мальски полетать над этими удивительными красотами. Финал гипнотический, как в стеклянном сердце, тоскливый и немного обреченный, уходящий куда то вдаль нашего понимания. Он религиозный по своему и навевает духом Кайдановского и его монологом о непостижимости музыки. Но в случае с картиной Херцога это музыка стрижей, для которых темп человеческой жизни и вправду, наверное, слишком медленный.