Перекличка (1966)

Несколько историй из разных исторических плоскостей, существующих, меж тем, параллельно и накрепко друг к другу привязанных. Потом истории оказываются независимыми, спаянными лишь общей концепцией героя. А зритель уже купился, полагая, что герой один и тот же, благо и фамилия одна. Думает, Олег Стриженов — это заматеревший Михалков, Доронина — расширившаяся Марианна Вертинская. Ан нет.

Бородины разные (Бородин — фамилия героя/ев). И выживет только последний. А первый или первые, их там, быть может, трое, легли где-то под Брестом, Москвой или Минском.

Стучится кто-то в броню танка в 1944 году из 1942 года. Буквально. Стреляет тот же танк в 1944-м ракетой с Байконура начала шестидесятых.

Четыре сюжетных линии поначалу воспринимаются одной с ретроспекциями. То героя в скафандре из начала 60-х терзают воспоминания, то уже сочинитель даёт зрителю необходимые разъяснения, демонстрируя эпизоды большой войны. Одна линия минутная — отступление 1941 года, две других полноценные: госпитальный среднеазиатский тыл с торопливой романтической историей в унизительной нищете года 42-го, и батальная — 44-го года где-то под Минском.

Практически до конца так всё и воспринимаешь — единой биографией: был танкистом, стал покорителем околоземной орбиты. В финале же причинно-следственная связь рвётся. Бородин-танкист перестаёт через два десятка лет быть Бординым-космонавтом так как гибнет под окаянным Минском, а в космическое будущее переходит лишь периферийный персонаж — генерал в исполнении Меркурьева. Мало ли в России Бородиных, как бы предвосхищает автор одну крылатую реплику. А мы уж губу раскатали.

Да и оставшиеся два Бородина, пусть и в исполнении общего, одного на троих, безусого ещё Михалкова, сомнительны по части их, Бородиных, тождественности. И сомнения эти совершенно обоснованы. Название фильма и вовсе ставит всё на свои места — это именно перекличка, перекличка героев и поколений.

Тем не менее, донесли до нас в такой причудливой форме, что Бородин и вправду един. Как Иванов. Что мы всем обязаны зарытым где-то под Москвой или Минском мальчикам. Что не будь того мальчика, не было бы и этого, вне зависимости от генеалогического их родства. Вернее, неродства.

В плане же игрищ с сюжетными линиями, герои которых формально не связаны друг с другом, благо существуют в разных временных пластах, но друг с другом каким-то чудным образом перестукиваются и являют неразрывное целое, в котором всё держится на каждом из звеньев, вспоминается разве что бульварный «Облачный атлас», но уж точно ничего из советского до 1965 года. Разве что беседа героя с отцом-покойником в «Заставе Ильича», но это с большой натяжкой.

Это потом уже кто угодно, от Высоцкого («Наши мертвые нас не оставят в беде, Наши павшие — как часовые») с Кончаловским («Сибириада») до Соловьёва с «Чужой белой и рябым», где тоже космонавты на орбите крутятся в прямой метафизической зависимости от пацанов из пыльного Актюбинска 1946 года.

По частностям. Картина неровна в исполнении. Милее всех, на мой взгляд, среднеазиатская история, отдалённо схожая по формальным признакам с «Законным браком» Альберта Мкртчана. Правда, неотёсанный паренек стараниями Никитки, у которого на лбу десять классов отпечатано, вышел уж чересчур натужным.

В ленте отметилось множество известных актёров. Помимо перечисленных: Кашпур, Стеблов, Санаев. Космическая линия кажется первым эскизом к «Укрощению огня», а сама лента пристрелкой к особому большому стилю, за который почти никто, кроме Храбровицкого, не брался, благо он и был его изобретателем, — стилю поэтического соцреализма.

Давно говорил о недооценённости постановщика. «Укрощение огня» в памяти у всех взрослых, но как-то вяло, как само собой разумеющийся напыщенный и высокопарный продукт эпохи. А ведь Храбровицкий это своеобычный блистательный и совершенный жанр, который все как-то проглядели.

Картина, кстати, на Таджикфильме сделана. Впрочем, после недавнего ознакомления с узбекфильмовскими «Влюблёнными» ничему уже не удивляюсь.