Сафари (2016)

Первый кадр: фронтальная композиция, на заднем плане — лес, на переднем — егерь дует в охотничий рог, глядя прямо в камеру. Больше в кадре никого нет. Сигнал к началу охоты дают нам, зрителям. Ульрих Зайдль сразу ставит свою фирменную подпись. Это — его стиль: герои зайдлевских картин говорят друг с другом, но при этом смотрят в зал. Оператор, режиссер, зритель становятся коммуникаторами для людей, которые находятся рядом друг с другом, но общаются между собой через посредника — камеру. Зайдль не стремится вовлечь своего зрителя в страсти, которые бушуют внутри фильма. Режиссер всегда подчеркивает: он не участник, он наблюдатель. Он ни на секунду не позволяет зрителям быть втянутыми в действия, желания, намерения героев. Он не дает забыть — это кино. Это искусственно смоделированная реальность, намеренно вырванные из контекста эпизоды, реплики, жесты. А фронтальные композиции, где взгляды героев устремлены в одном направлении, чаще всего на зрителя, в камеру, напоминают не столько ожившее фото, сколько зеркало, поставленное перед реальностью.

1. КОЛЛЕКЦИЯ

В игровых картинах от своих актеров Зайдль всегда добивается неактерской игры. Но «Сафари» — фильм документальный. Как и какими методами режиссер сумел убедить немцев и австрийцев, приехавших на сафари в Намибию, вести диалоги друг с другом, адресуясь в пространство камеры — это режиссерская тайна. Добился. Почти все пары охотников помещаются в креслах под головами убиенных животных. В камеру устремлены три пары глаз. Убитого оленя, антилопы, горного козла и глаза живых охотников. Глаза убитых, как и положено, наверху. Живые внизу. Головы животных уже давно экспонаты доморощенного музея охоты. Собеседники внизу — экспонаты для коллекции, собранной режиссером Зайдлем для своего фильма.

2. ЕВРОПА, ЕВРОПА!

Убивать животных нехорошо — это одно из железных правил европейской толерантности. Охотники это знают. Потому диалоги об охоте ведутся с позиции оправдания. На наших глазах создается домашняя псевдофилософия, сотканная из недоговоренностей, подтасовок, передергивания. С точки зрения европейца на африканском сафари, охота — это механизм регулирования численности животных. Эту миссию присваивают себе богатые европейцы. Дальше: на охоте под пулю попадают старые и больные животные. Еще одна миссия белого человека — избавить живое существо от страданий болезни и старости. Сафари экономически помогает отсталой Намибии. Миссия финансовой помощи третьему миру присваивается буржуа средней руки. Кружева словесной казуистики, призванной объявить черное белым, а белое черным, уже давно заполнили мировой Интернет. Квинтэссенция этого — сафари объявляется честным поединком между охотником и зверем, в котором побеждает сильнейший. « Я предпочитаю слово « добыча» слову «трофей»- произнесет одна из охотниц: главный привет от этой псевдофилософии, освященной кинохитом «Аватар».

3. ДОБЫЧА И ЖЕРТВА.

Закадрового текста в фильме Зайдля нет. Он не полемизирует с героями, не комментирует, не заостряет. Фиксирует. Кадры собственно охоты разворачивают точку зрения. Теперь герои в камеру не смотрят, хотя не смотрят и друг на друга. Взгляды устремлены в одну сторону — туда, где находится еще ни о чем не подозревающая жертва. Рядом с добытчиками — егеря из числа местного населения. Они выследят зверя, выберут наиболее удачную точку для выстрела, поставят упор для ружья, посоветуют куда стрелять. Охотнику остается нажать на курок и принять профессионально- восторженные отрепетированные поздравления от егерей. Теперь это называется «чистая добыча».

4. ГРИНПИС

Фильм мог бы стать знаменем экологического движения «Гринпис» но не стал. И не станет. Зайдль не показывает красоту и грацию африканских антилоп и жирафов. Живых антилоп, зебр и жирафов мы увидим лишь бледными тенями на отдаленном фоне. Животные крупным планом в фильме — только мертвые — в виде отрезанных голов, украшающих стены, в качестве только что добытого трофея, как фона для коллективной фотографии «охотников» или туша, которую долго и подробно разделывают в спеццехе.

5. ЖИВЫЕ И МЕРТВЫЕ

Есть один эпизод на грани жизни смерти — агония убитого жирафа. Редкие, спонтанные, конвульсивные движения гигантской шеи. Вокруг добытчики, опасливо держащиеся поодаль — как бы не задело. Длинный-длинный кадр. Эпизод переводит фильм в другое измерение — жизнь и смерть. Граница. Жизнь, как медленное, но неуклонное движение к финальной черте. Отчаянные, бессмысленные, хаотичные движения гигантского жирафа невольно рифмуются с дерганными, неуклюжими, опасливыми движениями охотников. Тоже агония. Разделка зебры — долго, подробно и безэмоционально. Когда и куда ушла жизнь? И в полной ли мере живы люди, которые профессионально разделывают тушу? А главное, можно ли считать в числе живых тех, кто в цехе по разделке не работает, но заказал эту работу и кому достанутся и туша, и рога, и копыта?

6. ГЕДОНИЗМ И МУКА

Есть еще одна тема, едва ли не главная для всех картин Зайдля: поиски радости, которые заканчиваются неизменно мукой. Герои всех его картин ведь всегда обретают то, к чему стремятся — украинка — работу в Австрии, немка бальзаковского возраста жаркого любовника- кенийца, отчим и пасынок из Германии — разнузданный секс в какой-то провинциальной украинской гостинице, скромная бюргерша из Вены — религиозное просветление и экстаз. Наконец, простые европейцы, дорвавшиеся до дикой африканской природы — желанное чувство охоты, преследования, добычи. Во всех случаях об этих радостях герои РАССКАЗЫВАЮТ. В кадре — и любовь, и секс, и религиозный экстаз, и охота- процессы чрезвычайно долгие, нескладные, неудобные, несуразные. Добытое счастье выглядит, как наказание. Рассказывается о нем, как о наслаждении. Высокий уровень потребления — как обязательная черта цивилизованного современного человека. И неважно потребления чего — колбасы, любви, надежды или веры. Главное потреблять. Унылые мучительные походы по чахлым кустарникам богооставленной саванны — это и есть тот драйв, ради которого европейцы готовы платить большие деньги? Момент счастья один — фото на фоне убитого буйвола, антилопы, жирафа. Фото — как документ, который можно будет предъявить знакомым в качестве вещдока, что счастье есть. Хотя, его нет!

7. УЛЕНШПИГЕЛЬ

Зайдль во всех этих страстях не участвует никак. Он австриец, который австрийцем быть не хочет. На своих соотечественников он не смотрит ни сверху, ни снизу. Он всегда сбоку. Или напротив. Его камера всегда немного в стороне от событий. Зайдль — зеркало. Не кривое. Но и не розовое. Уленшпигель с фламандского означает « Я- ваше зеркало». С родного для режиссера немецкого получается еще символичнее « Зеркало- сова» или « Чистящее зеркало». Зайдля можно было бы смело сравнивать с персонажем Шарля де Костера, будь в нем хотя бы капля озорства и дерзости. Но сильные чувства канули в историю. Осталась лишь их симуляция. И единственный способ не скатиться во всеобщую эйфорию от благ современной цивилизации- это остаться на обочине. Поставить там зеркало. Ваше зеркало. Хотя, почему же ваше? Наше зеркало.

Австрия может гордиться Ульрихом Зайдлем. Достойный продолжатель традиций Венской школы психоанализа, он, вместе со своим более именитым коллегой Михаэлем Ханеке, год за годом продолжает развенчивать человека, как творение. И убеждать нас в том, что это существо — скорее некий побочный эффект эволюции, худшая болезнь из всех, что есть на Земле.

В отличие от Ханеке, Зайдль особо не экспериментирует с modus operandi. Его игровые фильмы похожи на неигровые, и наоборот. Он не выказывает к своим героям никаких эмоций. Демонстрируя их, как конферансье цирка уродов, от перформанса к перформансу, Зайдль педантично проводит зрителя по ступеням рвотного рефлекса — и в конце каждого его фильма располагается сцена-концентрат сгустившегося отвращения. Он продолжает снимать людей как точки посередине пейзажного плана. И пропорционально уменьшению значительности его героев на дистанции сюжета, всегда растет мерзость их деяний. Неизменная, как и обрюзглость тушки очередного персонажа Зайдля, завернутого в лоснящиеся, бледные складки жира. В постоянстве этого художественного эффекта угадывается тоска австрийца по античным идеалам антропометрии, бывшим в моде, казалось бы, так недавно. А так же — соотнесение, по той же моде, внешнего облика с внутренним.

Творческая манера Зайдля во многом дублирует модель поведения его персонажей, как-бы возводя эффект от демонстрации в степень. Мир «Сафари» скрупулезно регламентирован и до отвращения рационален — как и полагается фасаду Театра Абсурда Цивилизации. Человеческая природа неизменна в своей хаотической сущности, предполагающей конфликт с миром вещей и логических условностей. Общество потребления разлагает личность, усваивающую законы рынка в качестве схемы мировосприятия и выдавливающей инстинкт, как гной из раны, на поверхность, под лучи техногенного света. И какой же маленькой тогда становится эта личность!

Надо признать, Зайдлю удалось найти практически идеальную среду, чтобы проследить за деформирующим наложением механизма купли-продажи на архаическую действительность глубинных миров психики. Разум оказывается в состоянии определить потребность реализовать древний инстинкт, призывающий к «акту насилия» — и это, поистине, чудо. Но дальше начинается сплошное убожество. Парк Сафари напоминает детский аттракцион — пришел, увидел, застрелил. Элемент риска отсутствует полностью. На каждого зверя существует графа в прайс-листе, и, разумеется, определить вид трофея и заплатить, надо заранее. К каждому «охотнику» приставляют «гида», провожающего его до места, дающего советы.

Все, что начинает приносить нам пользу, уже не кажется нам удивительным — и охотники Зайдля прагматично рассуждают о вкусовых достоинствах антилоп по сравнению с говядиной. Когда-то популярный образ «благородного дикаря» разворачивается в них в реверсивном ракурсе самой неприглядной стороной — и прямо в объектив. Воображение может представить этих людей монстрами цивилизации, или вожделеющими кровушки жертвами фрустрации и депрессии. Но на деле мы видим именно своей будничностью отвратительную, заурядность. Семейные пары, мужчины и женщины среднего возраста. Они далеко не умны, но и не вовсе глупы. Явно состоятельны, но не слишком уж сильно. Они даже не жестоки, и неистовая жажда крови им незнакома. Описывая свои эмоции от убийства, они, несомненно, возбуждены — так же, как фанаты зрелищных блокбастеров, или посетители спортивных состязаний.

Разумеется, они выдумывают гуманные объяснения своему хобби, предпочитают не называть это «убийством», и вообще, это здесь делегация настоящих защитников природы.

И ничто так не удручает, как это копеечное лицемерие, стремление маленького человека выставить себя, в конце концов, хорошим. Ну, по крайней мере, в те моменты, когда он не занят какой-нибудь мерзостью. Вытекающая из этого диссонанса неполноценность, оформляется в пустоте, так явно проступающей сквозь лица и слова охотников, действительно скорее напоминающих учеников класса коррекции, чем, на худой конец, Крокодила Данди. И в моральном противоречии, внимательный зритель «Сафари», предпочтет им даже браконьеров, не говоря об аборигенах, убивающих ради пропитания и традиционно воздававших почести убитому зверю.

Именно в пустоте личности охотников, холеной уверенности этих ублюдков прогресса в предстоящем триумфе над прекрасными творениями природы, заключается апофеоз абсурда всей ситуации. Зайдль усиленно выводит эту мысль в длительной сцене убийства жирафа, когда огромное животное склоняет шею перед своими линчевателями, а остальные жирафы стоят буквально в полсотне метров и наблюдают за происходящим — видимо, все-таки, скидки на опт тут пока еще не в моде.

Глубинные пласты подсознания не предназначены для рационализации. Побочным продуктом подобной операции становится сухой остаток действий охотников, имеющий, что уже закономерно, консистенцию естественных отходов организма. Разум подсказывает обходные пути, но стерильными они кажутся лишь если не оглядываться назад. Охотники забирают с собой шкуры, оболочки. Оставляют же после себя разлагающуюся плоть, литры крови и десятки килограмм требухи. Сцены утилизации трупов крайне живописны и напрашиваются на символическое прочтение. Можно поймать себя на ассоциации с внутренней обивкой упитанных тушек цивилизованных людей и тут-же начать фантазировать — а сколько кишок вытечет оттуда? Или отстраниться от физиологии и увидеть в расчлененных фрагментах иллюстрацию состояния духа, последствия внедрения рассудка в подсознание. С которыми, разумеется, никто фотографироваться не станет — так сохраняется иллюзия стерильной чистоты, с которой никогда не срабатывают механизмы разума в непосредственно реальности.

Грязь и убожество следуют за последним человеком, плотной орбитой облегая его зону комфорта, проникая ему под кожу, оставляя за его словами и поступками шлейф из смердящих выделений. А что же природа? Природа, по Зайдлю, уже не имеет к последнему человеку никакого отношения. Подобно Понтию Пилату, он, вслед за прародительницей, умывает руки и отказывает ему в аудиенции с Царем Зверей, отторгая этого ублюдка ползать наедине с самим собой.

Засушливая африканская земля стала одним из наиболее пострадавших от деятельности белого человека регионом. Как только целенаправленный взгляд европейских завоевателей и исследователей пал на бескрайние пустыни, прерии и саванны извечно дикой Африки, ни для кого не стало секретом, что же в дальнейшем будет происходить на землях, испокон веков населяемых дикими чернокожими племенами людей и многочисленными животными, чьи шкуры были самым желанным трофеем среди аристократического сообщества Старого Света. Экспансия так называемой цивилизации на черный континент обернулась чередой неизгладимый происшествий, подходящее название которым — форменная катастрофа. Не испытывая ни малейшего чувства вины, белые люди использовали африканские богатство себе на благо, совершенно не задумываясь о последствиях. За столетия колонизационного похода, неумолимо наступающие легионы европейцев отправили в рабство сотни тысяч, если не миллионы двуногих рабов, без зазрения совести выкачали из засушливой африканской земли бесценные полезные ископаемые и, конечно же, стали причиной исчезновения множества видов диких животных, некоторые из которых лишь чудом уцелели до наших дней. И даже сейчас, когда цивилизация, демократические ценности и права человека стали всеобщим достоянием планеты, истинной справедливости в Африке искать все равно не стоит. Наследие политики жесткой колонизации дает о себе знать в самой жуткой, отвратительной форме. Лишь немногие африканские страны смогли добиться процветания, в то время как большинство местных жителей, наконец-то прочувствовавших свободу, принялись за дальнейшее разрушение родного региона, стараясь всеми имеющимися возможностями наверстать упущенное под гнетом белой экспансии. Узрев в открывшихся вместе с независимостью шанс на дальнейшую эксплуатацию богатств Африки, бывшие прислужники, вырвавшиеся в высшие эшелоны власти, нашли не один способ набивать карманы заветными зелеными бумажками, одним из которых стало Сафари, то бишь убийство животных в формате элитной охоты. И как раз об этом и повествует одноименная картина знаменитого австрийца Ульриха Зайдля.

Обласканный славой документалист неоднократно привлекал внимание широкой аудитории своими претенциозными работами, порой носящими шокирующий характер. Исследовав самые разнообразные темы, терзающие общества с особым остервенением, Зайдль обратил взор на африканский регион, постаравшись раскрыть современную проблематику охоты за животными со всех имеющихся сторон. Будучи верным сыном Австрии, режиссер решил сосредоточиться на давних обычаях и предпочтениях охотников родной страны, которая также, как и прочие европейские державы, не могла устоять перед соблазном покорения африканского края в эпоху великих открытий. Перенеся действие в далекие, извечно испепеляющие края, режиссер принялся с поразительным откровением раскрывать тонкости и нюансы Сафари, причем позволяя высказаться как увлеченным охотникам, так и голосам пацифизма, выступающим в сторону убийств с язвящим укором. Вместе с неустанно блуждающей по диким прериям и пустыни камерой, Ульрих Зайдль показывает нам, каким образом проходит охота в условиях цивилизационных процессов, когда рабство и колонии остались в пелене прошедших лет. История знакомит нас с несколькими потомственными охотниками, обладающими немалыми финансовыми возможностями и еще большим желанием повесить в доме диковинный трофей.

Утратив прямую власть над Африкой, европейцы, и австрийцы в частности, не перестали возвращаться в бывшие владения, дабы манящим шорохом валюты растопить обиженные сердца местных жителей, готовых забыть прошлые обиды, лишь бы с ними поделились вожделенными богатствами. Ни для кого не секрет, что современное Сафари выстраивается по строго оговоренным правилам и ценам, обеспечивающим законность охоты за животными. Ульрих Зайдль решил ничего не утаивать от своей аудитории, показав Сафари таким, каким он есть. Вместе с соотечественниками, не мыслящими себя без охотничьего адреналина, режиссер начинает дорогу от просмотра прайс-листов на убийство, выбирая подходящий вариант. Неспешное изучение имеющихся каталогов позволяет нам понять, во что оценивается жизнь животного и как ее можно оправдать. Согласно слов участников грядущего Сафари, их деньги и пули идут только во благо Африке, так как в большинстве случаев на тот свет отправляют исключительно старых, больных животных, представляющих опасность для популяции. Однако как это зачастую бывает на деле, превышающий предложение спрос приводит к систематическому изменению правил, так как мало кто из сильных мира сего, имеющих право охотится, откажется от излюбленного удовольствие, в то время как местные африканские дельцы всеми возможными способами поддерживают охотничий интерес.

Вслед за окончательным решением касательно того, в каких условиях будет проходить Сафари и кто именно станет его главным объектом, следует увлеченная подготовка, в которую входит получение всех возможных разрешений, подготовка оружия, парочка необязательных ритуалов на удачу и, собственно, сама охота. Возможно несколько веков назад охотник и мог почувствовать настоящую опасность при приближении к зверю, однако сейчас все напряжение носит скорее карикатурный характер, и лишь при откровенном желании пощекотать себе нервы, участники Сафари могут отказаться от гарантий безопасности. Африканская сторона, радушно принимающая гостей из Еропы и всего мира, делает все необходимое, чтобы несчастных случаев в столь трагичном для природы аттракционе не было, от чего у животных не остается ни единого шанса, чтобы избежать злой судьбы. А когда самое страшное уже произошло и зверь валяется подкошенным на золотисто-песочной земле, начинается один из завершающих этапов Сафари, связанный с освежеванием туши.

Естественно, что каждый охотник, заполучивший право на убийство, желает вернуться домой с доказательством своего умения стрелять точно в цель с любого расстояния. И тогда ему на помощь приходят мастера аккуратного съема шкуру или проверенные таксидермисты. Авторы фильма не боятся показывать самые отталкивающие моменты подготовки трофеев, дабы ни у кого не возникло ложного ощущения относительно того, каким безобидным выглядит подобная подготовка звериных трупов. Переломанные кости, вздувшиеся животы, оторванные куски мяса и прочие далеко не самые приятные для обозрения вещи лежат в основе красивых чучел, украшающих кабинеты высших слоев общества. И самое печальное в этом то, что Сафари на самом деле не оканчивается никогда. Если вы готовы выложить организатором необходимую сумму, они позволят вам ступить на африканскую землю и убить кого угодно, невзирая на период миграции, спаривания, родов животных. «Сафари» Ульриха Зайдля недвусмысленно показывает нам то, что происходит в охотничьей среде Африки прямо сейчас, а выводы об увиденном делать уже нас с вами.

В итоге хочу сказать, что «Сафари» ведет с нами, зрителями, честный диалог с открытым сердцем. Режиссер старается быть подчеркнуто независимым, показывая тонкости современного Сафари от лица всех участников процесса, не забывая при этом намекнуть на собственное видение проблемы, понять которое несложно. История, поведанная в этом документальном фильме, окончится еще очень не скоро, и как знать, остановится ли она вовремя, или Красная книга пополнится еще не одним десятком пропадающих животных. И тем не менее выводы из увиденного необходимо делать уже сейчас. Причем и нам с вами тоже. Кто знает, может быть традиции намного легче искоренить, нежели всем нам кажется.

8 из 10

Посмотрев заранее более ранние работы Зайдля и максимально погрузившись в атмосферу его съемки, мы отправились на Сафари.

Фильм стоит быть как минимум единожды просмотрен. Это кино, где люди пытаются оправдать свои поступки, но у них выходит нелепо, где они ищут причины своих поступков, находят, но верят ли они сами в то, что говорят? Это кино, которое еще раз подтверждает, что самое бесчеловечное существо — человек, где убийство одних — хобби других и бизнес третьих. Это картина, которая еще раз напоминает нам о том, что немецко-австрийский расизм никуда не делся. И в конце фильма стоит задаться вопросом: разве чернокожий, поедающий останки от жирафа или другого животного из-за ужасных жизненных условий, хотя бы на секунду выглядит хуже, чем образованный богатый белокожий человек, убивающий живое существо, чтобы сфотографироваться на его фоне и повесить себе в комнату пятнадцатые по счету рога?

Спасибо режиссеру за честную картину происходящего и за данную возможность каждому самостоятельно понять, что же такое то самое охотничье сафари.

8 из 10