Ана Аравия (2013)

Новость, промелькнувшая несколько лет назад в прессе о судьбе израильской женщины, рождённой в Освенциме и впоследствии ставшей супругой араба, подарившего ей восемь детей, от которых родилось тридцать внуков и, уже от них, четверо правнуков, даже в нынешних условиях выглядит весьма экзотично. Необыкновенная история Хелен Бершецки, ставшая достоянием гласности, удивила многих, в том числе, видного израильского режиссёра Амоса Гитая. Будучи режиссёром широкого профиля, которому под силу и документалистика, и художественный жанр, Гитай вознамерился рассказать её на свой манер и в 2013 году вывел картину «Анна Аравия» на Каннский фестиваль, не оставшуюся там без внимания и награды.

Гитай как режиссёр, сочетающий в себе острую потребность критиковать злоупотребления государственной власти у себя на родине и неизменный интерес к культурному наследию своей страны, часто упирающийся в крайние точки вроде ортодоксального самоотречения или межнациональной вражды, вызывает не менее противоречивое отношение у своих же соотечественников. Понять их нетрудно — мало кому может понравиться пусть и эстетическое, но прямое затрагивание темы разобщённости и прочих проявлений антагонизма, припаянных к сердцам людей, в той или иной степени униженных и оскорблённых проявлением арабо-израильского конфликта за долгие годы его существования.

Сюжет в «Анна Аравия» во многом вторичен, но весьма важен с точки зрения времени и места. Гитай в лице молодой израильской журналистки Яэль утверждает своё право вмешиваться в процесс мирного сосуществования арабских и палестинских жителей в свободной зоне где-то рядом с Яффо, пригородом Тель-Авива. Яэль приехала сюда в надежде узнать о жизни умершей соотечественницы и для этого пообщаться с её палестинским мужем, с которым также проживают его родная дочь Мириам и последняя жена его погибшего сына Сара. Каждый из этих людей поочерёдно общается с журналисткой, рассказывая ей биографические эпизоды личной жизни. Характер их откровений различен по степени эмоциональности и открытости, общим является лишь неприкрытое презрение к политике и горечь иронии по поводу собственных судеб. Любопытно наблюдать не только за ними, но и за самой Яэль, внутри которой на протяжении действия явно борются смешанные чувства и постепенно главная цель в виде крутой печатной статьи уступает место искреннему любопытству и попытке осознать масштабы увиденного и услышанного. Во всяком случае, со стороны всё кажется именно таким.

Обманчиво странный, забытый богом анклав на границе индустриального мира постепенно раскрывается перед Яэль и зрителями с необычной силой. Скромность жилья и садовых участков, всего быта вмещает в себя более глубокие и важные моменты тихой и спокойной человеческой жизни. Вчерашние враги здесь больше не желают жить без счастья и всеми силами пытаются создать его сами, своими силами. И лучший их союзник — это время, то самое, которого всегда не хватает людям с Большой земли. Это подтверждается словами одного из жителей, говорящего, что все они живут уже очень давно, лет так сто пятьдесят и больше.

За час с небольшим, что длится фильм, и не поймёшь сразу, много это или мало. Всё здесь, вроде бы, просто и незамысловато. Несколько миров, биографий, воспоминаний, показанных без купюр в виде лирических отступлений, флэшбэков и даже монтажные переходы здесь отсутствуют. Нарочито документальное изображение демонстрирует частные примеры разных людей и их воспоминаниях, на деле же являющиеся частью общей социокультурной истории Ближнего Востока, преисполненной достоинств, но далеко не счастливой. С одной стороны, Гитай показывает, что даже личное для него всегда публично и политично. С другой, стремится к некому балансу между реальностью и метафорой. В ряде его фильмов ключевым символом выступает дерево. В «Ане Аравии» оно знаменует собой начало и конец отдельной истории, словно напоминая о том, что когда-то давно всё было общим, из одних корней и одной земли. И от всего этого становится по-настоящему грустно.