Рай: Вера (2012)

Пожалуй, наиболее гротескный и богатый действием из фильмов Зайдля. Он повествует о добродушной женщине, страдающей от собственного фанатизма, о семейных проблемах супругов, принадлежащих к различным этническим и религиозным группам.

Поначалу кажется, что Анна-Мария всего лишь маленький, стойкий и удачливый солдатик европейской культуры, что стремится через привитие традиционного в её краях культа ассимилировать недавних пришельцев. Затем задаёшься вопросом, а если бы её муж принял христианство, возобновила бы она тогда исполнение своих супружеских обязанностей в полной мере? У истово верующей женщины сложная проблема: согласно догматам католицизма, она живёт со своим мужем-иноверцем в грехе — невенчанном браке, пусть и законном с точки зрения государства. Но вот беда — развод в данном случае ею тоже воспринимается как грех! В чём состоит послание фильма, его создатели не торопятся дать прямой ответ. Понаблюдайте, подумайте сами, стоит ли предвидеть, что присутствие в фильме мужчины с «иным» представлением о его «праве» по отношению к женщине приведёт к столкновению строгого ислама со строгим католицизмом…

Фильм исполнен гротеска, в нём много смешных и потрясающих сценок, Мария Хофштаттер совершенно потрясающая! Но высмеян оказался не католицизм, не ислам, а те, кто пытается обрести личное мистическое единение с богом без посредничества церкви, а также идея допущения женщин в священнослужители. Обратите внимание, что все, кого главной героине удалось увлечь своим подвижничеством, собираются вместе с ней молиться у неё на дому, но почему-то она не приводит их в церковь. Также странно, что в народ главная героиня ходит только со статуей Девы Марии, акцентируясь на служении Божьей Матери, а распятие у неё как бы только для личного пользования, в котором Анна-Мария в выражении своей любви к Иисусу превзошла эпатажем саму певицу Мадонну с её давним скандальным клипом на религиозную тему…

Анна-Мария, истинная арийка, преданная Иисусу Христу, пытается сделать Австрию снова католической страной, но в решающий момент на ее голову из глубин Африки сваливается ее муж — правоверный магометанин и инвалид Наб

Заставь австрийца Богу молиться, он полмира расшибет.

Если безусловным чемпионом Европы по кинематографу является неотрицатель Холокоста Ларс фон Триер, то за серебряную и бронзовую медали между собой много лет борются два австрияка, два криптофашиста: Михаэль Ханеке и Ульрих Зайдль.

«Рай: Вера» — является второй частью кинотрилогии «Любовь», «Вера», «Надежда». В каждой из частей в главной роли — фрау. Каждая фрау пытается обрести счастие, руководимая собственным о нем гештальтом.

В «Любви» фрау Тереза ищет блаженство через половую любовь, в «Вере» — ее сестра, фрау Анна-Мария, — в Католицизме головного мозга, в «Надежде» дочь Терезы — фройлян Мелани — в ЗОЖ. Каждая из трех австриячек марширует к счастью с упрямством, достойным рейхсляйтера Третьего рейха Генриха Гиммлера. Результат вскоре дает о себе знать.

У Терезы, помимо всех прочих радостей жизни, имеется еще и муж — человек с ограниченными возможностями и ваххабит Набиль. Набиль ползает по квартире, истребляет кресты, разбрасывает носки, и пытается сделать воцерковленной жене «ассалямалейкум». Сжечь его в газенвагене Анне-Марии не позволяет европейская толерантность и булла Понтифика.

Отчего этот печальный пароксизм, который мы здесь наблюдаем? Все дело в том, что католическая вера — безблагодатна. То ли дело Православие, в котором можно быть одновременно игуменом, ахтунгом и КМС по дзюдо.

Так помолимся же за рабу Божью Анну-Марию Господу нашему Иисусу Христу, с которым Отцу вместе со Святым Духом — слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

7 из 10

Возможно, что прочитав название рецензии, кто-то приготовится увидеть здесь психологические или психопатологические разборы фильма. Хочу сразу отметить, что этого не будет. Словам «замещение» и «вытеснение» я придаю скорее физический смысл. То есть случай, когда одна вещь вытесняет из пространства другую и потом становится на её место. В фильме Зайдля вытесняется главная героиня, которая, по-моему, вполне может ассоциироваться с Европой. Замещается же, в душе героини, одна любовь другой. Любовь к мужу, любовью к Иисусу (а совсем не к Богу, тем более к абстрактному Богу).

Но для начала — стоит уделить несколько слов всей трилогии, «Вера» из которых, на мой взгляд, самая сильная, четкая и выверенная часть. Очевидно, что для Зайдля главными в фильмах являются героини. Не окружающая обстановка и не способ подачи материал. Хотя последний — узнаваемый и фирменный стиль режиссера. Холодная, отстранённая, лишенная динамичности и крупных планов визуальная сторона фильма — не форма, которой необходимо слепо следовать, а способ более тонко или даже — точно рассказать зрителю о героинях. А объединяет их — полное отсутствие рефлексии и если огрублять их можно назвать социальными автоматами. Это, конечно, снимает с героинь большую часть ответственности и переносит её либо на зрителя, либо куда-то в пространство, так как Зайдль лишь фиксирует, что совсем не умаляет его заслуг как художника (смотришь и осознаешь — «да это же игровое кино!»). И пусть это будет общим местом, но трилогия Зайдля выступает как некий приговор современной Европе. Которая ищет веру, надежду и любовь в сексе. Рай телесных наслаждений и наказаний, который никому не приносит спасения и счастья.

Но вернемся к «Вере». В фильме очень важен сюжет, то есть порядок событий (некоторые из которых остались за кадром). Режиссер очень скупо, но в тоже время ярко дает нам представление о том, что же произошло и происходит. Жила себе некая Анна-Мария с мужем мусульманином, стирала ему трусы с носками, удовлетворяла в постели, делал рентген в лаборатории, в общем-то жила неплохо. Только муж выпивал. А потом он куда-то уехал от любимой жены. Прошло два года и… начинается фильм Зайдля. Все это не мои домыслы, так как каждый приведенный факт можно почерпнуть из фильма.

За два года Анна-Мария почему-то стала ярой католичкой и борцом со своим телом. Отпуск она тратит на молитвы и проповеди для эмигрантов и других заблудших душ. Из своего двухэтажного белоснежного дома, она ходит в трущобы и захламленные квартиры, чтобы молиться статуе девы Марии. Потом неожиданно возвращается полупарализованный муж, который не хочет понять новое увлечение жены (Хочу отметить виртуозно сделанные диалоги «неслышания» друг друга). Муж требует физической близости, а затем следует знаменитая сцена сексуального действа Анны-Марии и распятия. Череда событий восстановлена и она важна, так как давайте не забывать, что на экране не люди, а социальные автоматы.

Отдельно остановлюсь на последней сцене, которая, как в любом хорошем фильме, — самая важная и раскрывающая суть. Увидев её, мне стал понятен весь фильм целиком. Итак: героиня говорит с распятием (и ждет ответа), героиня ругает распятие, плюет на распятие, бьет его, плачет, а потом нежно обнимает.

Если это не сцена про двух (один из которых слишком молчалив) влюбленных, в самом простом и бытовом смысле этого слова, то видимо я ничего не знаю про отношения. По крайней мере в моей жизни такие сцены бывали.

Вот и выходит, что этот фильм вовсе не о вере и тем более не о Боге. Так и хочется написать — о любви, но это будет преувеличением. Он просто о замещении. Когда любовь (все же буду использовать это слово), в том числе и физическая, к мужу, просто заместилась любовь к Иисусу. Иисусу как к мужчине, а не как к абстракции, спасителю или чему бы то ни было. Мне очевидно, что данное чувство не может является верой, так что выходит эта картина о том, что верой НЕ является. Проецируя данную логику на всю трилогию: «Рай:Любовь» — о том, что не является любовь, а вот про «Рай: Надежда» — подобного сказать не могу (разбор этого фильма не входит в задачи рецензии).

Сложно сказать требует ли вера осознанности, видимо требует лишь в том смысле, что ты должен понимать, что веришь. То есть её нужно просто отличать от всего другого. Анна-Мария не отличает, значит веры у неё нет. Зайдль оставляет за рамками фильма возможность настоящей веры, но констатирует её отсутствие внутри него.

С замещением разобрались, теперь приступим к вытеснению. Муж мусульманин, который все свободнее и свободнее ведет себя в доме. Он скидывает на пол распятия, убирает в комод иконы, бьет и пытается насиловать жену. Хочет преобладать не только физически (с чем у него проблемы), но и морально. С удивительной точностью Зайдль из стерильного дома Анны-Марии делает гнездо неудавшегося брака. И все благодаря мелочам: чуть сдвинутое кресло, небрежно откинутое одеяло и возможно даже пыль на ковре. Быт часто незаметен и в тоже время — всеобъемлющ. Так постепенно быт «приезжих» проникает, а потом и вытесняет собой быт «местных». Физически в фильме также происходит вытеснение — Анна-Мария из своей спальни перемещаться в молельную комнату, поближе к любимому мужчине, дом же все больше оказывается под властью мужа.

В какой-то момент просмотра мне показалась, что главной задачей фильма было раскрытие именно этой проблемы. Без толерантности, напускной жалости и мультикультуризма, но при этом не скатываясь в глупую критику и поверхностные рассуждения. Получилось шире: о постепенном замещении одних социальных автоматов другими. Просто приезжие более активны, европейцы же все пытаются найти какие-то абстракции, там где их быть не может. Одно тело побеждает другое.

Зайдль не пессимист, хотя на месте антиевропейских идеологов, — я бы взял его на вооружение. К сожалению, при таком подходе исчезнуть все тонкости. Потому что, в конечном итоге режиссер жалеет своих героев, он полностью понимает их и хочет, чтобы и они поняли себя. Ведь издеваться и ненавидеть слабых и неосознающих могут лишь такие же слабые и неосознающие.

Трилогия Зайдля начинается (Рай:Любовь) со сцены, где больные слабоумием или чем-то похожим люди катаются на аттракционе сталкивающихся машинок. По-моему это образ того, как автор видит современным мир. Идиотов нельзя ругать за то, что они идиоты, но при этом жалеть их никто не запрещает.

9 из 10

«Вы называете это саморазложением Бога: но это лишь его шелушение — он сбрасывает свою моральную кожу! И вскоре вам предстоит увидеть Его снова, по ту сторону добра и зла». Так говорил Ницше. В общем-то, Зайдль общается с нами похожими нервами и смыслами, правда, совсем в другой тональности, без пафоса ницшеанского пророчества, просто иронично. Иронично и больно. Без надежды увидеть Его снова.

Используя сарказм, словно подсвечивающий фонарик и обжигающую лупу, для рассмотрения таких непререкаемо высоких, условно-абстрактных категорий, как Вера, Надежда, Любовь, он снимает с них все лицеприятные покровы, а заодно сдирает шкуру с общественной (европейской) морали, показывает ее зияюще обнаженной, нестерпимо мерзкой, разлагающейся, умирающей. Добро и зло, с которых содрана кожа, выглядят одинаково пугающими. Пугающими настолько, что художника, заглянувшего по ту их сторону, хочется одернуть (наверное, это инстинкт самосохранения) словами Владимира Соловьева, который, как известно, очарование Надежды, Веры, Любви никогда не терял: «Восторг души расчетливым обманом И речью рабскою — живой язык богов, Святыню муз — шумящим балаганом Он заменил и обманул глупцов. Когда же сам, разбит, разочарован, Тоскуя, вспомнил он святую красоту, Бессильный ум, к земной пыли прикован, Напрасно призывал нетленную мечту».

Но не думаю, что Зайдля ждет подобного рода раскаяние, преображение и очищение от «земной пыли». Нет в его картине мира нетленных «мечт», впрочем, как и «святой красоты», возможно, есть совесть, даже скорее всего она есть, и болит она не собой, не за себя. Однако «кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя» (Ницше).

Зайдль пока еще ни разу не изменил однажды взятой ноте — больной, правдивой и чудовищно жестокой, я бы назвала ее по-некрасовски — ненависть любви: «Питая ненавистью грудь, Уста вооружив сатирой, Проходит он тернистый путь С своей карающею лирой.

И веря и не веря вновь Мечте высокого призванья, Он проповедует любовь Враждебным словом отрицанья…».

Любовь ли своим отрицанием любви (веры, надежды) проповедует Зайдль? Любит ли он тех, о ком снимает, кому снимает? Эти вопросы мы задавали в клубе. Четкого ответа на них не дал никто. Уверена почему-то, что, отстаивая право на личную мораль и на абсолютную свободу художника, он по-настоящему влюблен не в них, а в собственное разочарование. Оно и есть источник, оживляющий каждый его фильм, а еще — его собственный адо-рай. Разочарование у Зайдля почти столь же интенсивная и всеохватная эмоция, как ненависть, ярость, сокрушительный гнев у Триера. Впрочем, обоих ведет холодная энергия мысли: строгая сюжетная логика, рассудочность далекая от мистики, когда каждый сантиметр фильма оплодотворен идеями, когда все высказывается вполне определенно, буквально обводится черными контурами; а еще оба антипоэтичны, потому что их всеобъемлющие концепции, что сродни поучениям и пророчествам, точно не для поэзии, и не чувств от нас просят…

Героиня Зайдля Анна-Мария, поборница чистоты католической веры, — теорема, формула, концепт, точка зрения Ульриха Зайдля на веру. Ее образ накрахмален, залакирован, отутюжен — волосок к волоску, складочка к складочке (ну, чем не статуя?). Ее нельзя принять за обыкновенную бабу, на обычную тетушку с трамвайной остановки и на соседку по лестничной клетке она не похожа. Зайдль рисует свою Анну условными, выпуклыми красками, сталкивая в ней откровенно трагическое и откровенно комическое. Получается облик то ли одержимой святой верой Жанны д`Арк, то ли сказочной нечисти, кикиморы, бабы Яги, демоницы, да кого угодно, только не естественного, достоверного, живого человека из будней.

Уже в момент, когда мы знакомимся с Анной в первом кадре, в ней нет ничего реального, живого. Все ее чувства и переживания перенесены в идеальный мир, где властвуют Христос и Истина. В Новом Завете (в Первом Послании Иоанна) сказано: «Бог есть любовь и пребывающий в любви — в Боге пребывает, и Бог в нем» (1 Ин. 4,16). Но Бога Анны-Марии зовут по-другому. Ее Бог — не любовь, а абсолютная, беспримесно стерильная чистота Идеала. Кумир-абстракция. Жизнь же, какая она есть, частенько грязненькая, потому Он (Бог Анны) максимально вычищен от жизни, предельно отгорожен от нее.

Вы скажете, а как же ее походы на самое дно, все эти хождения во ад — домой к простым смертным (к маменькиному сынку, потерявшему маму, к пьяной русской проститутке, к паре сожителей)… Ей дела нет до этих земных простых людей, их бед, ошибок, слабостей, она, как в некоем священном сне, видит только лики статуй, которые им приносит, и этими статуями люди от нее отгорожены. А еще они отгорожены от нее ее же автоматично-одинаковой (общей на всех) проповедью, что сродни блоковской максиме: «Воскресни дух, а плоть усни!» Впрочем, летит эта проповедь только в ее уши. И, словно неслыханной ворожбой, каждый день по кусочку умерщвляет ее, превращая саму в статую Марии — неприкосновенно чистую, непорочную настолько, что может прижать к себе Христа и не чувствовать при этом, что оскверняет его образ-распятие…

Муж и жена, мусульманин и католичка, колясочник и собаку съевшая на здоровом (святом) образе жизни… Их фактурная несовместимость подчеркивает их тотальную разобщенность. А суть этой разобщенности не в вере, не в национальных контрастах… Именно их отношения ставят ребром, наверное, самый больной и самый большой вопрос фильма: может ли Бог стать заменителем ближнего, и можно ли любить Бога живой верой помимо ближнего, так сказать, в обход… По Зайдлю, ответ очевиден: человеку нужен человек (и даже кот нужен), а если нет, то Бог его мертвый, как слово «нет».

P.S. Финал фильма поначалу заставил вспомнить безнадежные блоковские строчки: «Поглядите, вот бессильный, Не умевший жизнь спасти, И она, как дух могильный, Тяжко дремлет взаперти… То, что было, миновалось, Ваш удел на все похож: Сердце к правде порывалось, Но его сломила ложь». Но потом подумалось, что и ненависть (ругань) героини, и ее разочарование (плевок), и покаяние (слезы) в финале — шаги к жизни. К той, что не взаперти, под спудом формулы, теории, лжеверы, к той, что не разлагается в их стерильных условностях, как труп, а к той, что рвется к правде и не согласна на защитный футляр лжи.

«Вера» занимает центральное место в трилогии Зайдля, на мой взгляд, неслучайно. Снятый, кажется, совершенно беспристрастно и хладнокровно фильм на деле выхватывает самые неприглядные (но от того не менее забавные) сцены из жизни героини. История превращения категорий веры, надежды и любви в суррогат, подлинная катастрофа европейской морали достигает в этом саркастическом фильме своей кульминации.

Анна-Мария, как мне кажется, — самая несимпатичная из трех героинь фильма. И дело здесь вовсе не в ее безграничной вере в бога — вряд ли в этом стоит кого-то упрекать (а тут еще можно вспомнить, что сам Зайдль в молодости хотел стать священнослужителем). Драма главной героини в ее вере в собственную неоспоримую правоту, исключительную нравственность и приобщенность к высшим истинам. Именно эта вера «забивает» прочие проявления человеческих чувств в героине. Мы снова встречаемся с извращенным проявлением любви: отношения героини с распятием со стены — прямо-таки страстный роман, в то время как супруг Анны-Марии небезосновательно упрекает ее в полнейшем равнодушии к их семейной жизни. Конфликт с мужем (или, например, с буйной слушательницей проповеди героини) делает этот фильм самым острым и динамичным в трилогии.

Этот смешной и беспощадный фильм я бы рекомендовала не только интересующемуся поднятой проблемой или творчеством Зайдля, но и, пусть в даже в качестве самодостаточной картины, тем, кого отпугнула первая часть трилогии.

«Мои фильмы — это зеркальная картина западного социума», — сказал в одном из интервью австрийский режиссёр, продюсер и сценарист Ульрих Зайдль, снявший трилогию под общим названием «Рай», над которой работал 7 лет. «Любовь», «Вера» и «Надежда» — это три инкарнации рая в форме трех историй о поисках себя представительницами чувственного пола. При всей направленности этих фильмов, как сам признавал Зайдль, на публику, при всем его стремлении поднять серьезные вопросы, показать нашу жизнь с критической точки зрения и заставить зрителей задуматься, режиссёр ещё и как бы ставит под сомнение и экспериментирует с незыблемыми религиозными и общечеловеческими понятиями: любовью, верой и надеждой.

Конечно, можно сказать о гротескности образов персонажей в том или ином своем проявлении, как то в одиночестве, насилии, насилии в отношениях, в супружеской жизни, сексуальности и религии, однако, как сам говорил режиссёр, многие явления, продемонстрированные в трилогии, действительно имеют место быть. Например, в «Вере» Анна-Мария влюбляется в Христа не только духовно, но и физически. Для таких женщин, для которых действительно существует Иисус Христос, он уже не только Бог, но и настоящий человек, любовник. И такие истории случаются, например, в женских монастырях.

Многие, как в своё время Анна-Мария, при помощи религии отгораживаются от всего живого и человеческого, надевают на себя маску праведников и развивают в себе комплекс бога. Религия по идее должна служить способом познания человеком самого себя, а в итоге человек служит религии. Анна-Мария работает в рентгеновском кабинете и каждый день просвечивает людей насквозь, однако взглянуть в бездны собственного подсознания отказывается. При этом буквально растворившись в образе Иисуса, посвятив всю свою жизнь служению ему, она в то же время берёт на себя смелость приносить себя в «жертву как посильное искупление за то, что каждый из нелюдей издевается и глумится над тобой, Иисусе», тем самым возводя себя чуть ли не в ранг самого Сына Божьего. Любое проявление чувств она принимает за греховное и наказывает себя бичеванием, а за её миссионерством никак не стоит любовь к ближнему своему. Всё, что её заботит, это достойное место для фигурки Девы Марии и обязательное чтение молитвы. Мужчину, которому тяжело стоять на коленях из-за больных ног, она попрекает тем, что ради Девы Марии можно и помучиться. Кота, которого привезла ей подруга на время отъезда, она держит в клетке в гараже. Здесь и не пахнет истинной верой, здесь просто следование религиозному культу, благодаря которому люди имеют возможность возвыситься над «простыми смертными».

Когда к ней возвращается муж-калека, без основательных на то причин, она смиренно начинает за ним ухаживать, ибо «возлюби ближнего своего». Анна-Мария не может чётко обозначить свою позицию. Хотя у человека есть и крыша над головой, и заботящиеся родственники, она принимает тяжесть заботы о ближнем своём, не проявляя при этом никакого расположения к этому ближнему: просто механически стирает, готовит, стелет постель, моет его. Т. е. для преподобной Анны-Марии некий мусульманин Набиль всего лишь пустое место, что, ясное дело, не может не выводить из себя. Набиль перепробовал все попытки достучаться до жены, пробудить в ней живые человеческие чувства и реакции: сначала он требует спать с ней в одной кровати, потом включает мусульманскую музыку, снимает простыню с картины мусульманского храма в Иерусалиме, ставит свадебное фото вместо иконы Иисуса, пытается искренне рассказать ей о своих чувствах, переживает, что ей неприятно его видеть, потом снова начинает бить её, оскорблять, плюёт во время молитвы, в конце концов сбивает все кресты со стен. Вследствие последнего Анна-Мария решила, что имеет права наказывать, и оставляет его без средства передвижения.

В результате испытание, которое преподнёс Анне-Марии Иисус (или любезный Ульрих Зайдль) оказалось для неё слишком тяжёлым, и смирение перерастает в ненависть к Иисусу. Она плюёт в него и избивает плетью. История о том, как человек вместо настоящих чувств, любви, истинной веры, посвящения упорно продолжает искать искусственные заменители, при этом пытаясь жить чисто духовной жизнью. Зайдль пытается доказать, что религиозный фанатизм приводит только к самообману, лицемерию и ханжеству.

«Рай: Вера» — вторая часть трилогии австрийского режиссёра, специализирующегося на чернухе, Ульриха Зайдля. Фильм, конечно же, скандальный, так как высмеивает в достаточно жёсткой форме религиозное мракобесие.

Анна-Мария (Мария Хофштаттер) — чокнутая религиозная фанатичка. У неё простой распорядок дня: сходить на работу, приготовить себе еду, ожесточённо отхлестать себя плетью за чужие грехи. Отпуск и выходные дни она проводит даже веселее: бродит по домам эмигрантов с фигуркой Девы Марии и пытается заставить их молиться. В своих походах иногда она не встречает никакого сопротивления, порой же затевает спор с интеллигентами или же борется с пьяной эмигранткой из Союза, пытающейся понюхать её трусики и отобрать пиво. Периодически Анна молится дома одна. Вернее, что значит «молится»? Ползает по квартире на коленях. Видимо, истязает себя. Временами к ней захаживают приятели по секте. «Всё идёт по плану». Однако в один прекрасный вечер Анна приходит домой, включает свет и застаёт там бородатого улыбающегося араба. Оказывается, что это её муж Набил (Набил Сале). Он — инвалид-колясочник, два года назад покинувший дом по неизвестным причинам. Видимо, именно тогда он попал в автомобильную катастрофу, приковавшую его к инвалидному креслу на всю оставшуюся жизнь. Эта же авария послужила причиной погружения Анны в религиозные дебри. Встречает она мужа весьма холодно, укладывает на диван и ведёт себя с ним как-то не по-христиански. Конечно, когда перед едой Налиб произносит слова «во имя Аллаха, милостивого и милосердного», мы понимаем, что в воссоединившейся семье не может не назреть конфликт.

«Рай: Вера» — это яркая и высококлассная сатира, заточённая в рамки минималистичного стиля Ульриха Зайдля. Однако, если скандальная каннская антиклерикальная драма «За холмами» Кристиана Мунджиу — это высоколобое серьёзное кино, то австриец не берёт на себя роль непредвзятого рассказчика, здесь он — карикатурист. Он открыто высмеивает мракобесие, прибегая к нарочитой провокации. Жизнь Анны выглядит дико и даже немного забавно. Вот в её «разговоре» с распятием проскальзывает фраза, обращённая к Иисусу: «Какой ты красивый мужчина!», — наталкивая нас на определённые мысли, а потом мы видим сцену с мастурбацией распятьем. Когда Анна случайно застаёт вечером в глубине парака группу совокупляющихся молодых людей и девушек, то в ужасе убегает оттуда. Что же мы видим на её лице? Какие эмоции? Отвращение, злобу или соблазн? Конечно, сексуальный подтекст, закладываемый Зайдлем в фильм, находится на поверхности, он, к примеру, явно пытается нам сказать, что у садомазохизма и веры Анны достаточно много общего. Впрочем, раз уж мы начали говорить на эту тему, свои супружеские обязанности она выполнять отказывается. В целом, кажется, что её муж-мусульманин не так религиозен и более адекватен, хоть он и достаточно буйный дядька. Вот только какое значение мы вкладываем в это странное словосочетание «не так религиозен»? На деле Анна ни на сантиметр не находится ближе к богу, чем Налиб. Где её сострадание, когда она отбирает у мужа коляску, заставляя его ползать по дому?

Фанатичная вера — это просто фасад. Социальные декорации. Внутри Анна — грязная и мерзкая баба. Она — неприятный человек. «Почему ты меня наказываешь? Я ненавижу тебя!» — кричит это заблудившаяся женщина на распятье в финальной сцене. Не очень-то похоже на смирение Иова. Одна лишь тяга к крайностям. Анна не хочет понимать, что торги с богом неуместны.

«Рай: Вера» на голову выше первой части трилогии. Конечно, Зайдль всё так же скуп на визуальные красоты, открыто показывает половой акт и вообще достаточно радикален — это всё тот же дикий австриец. Однако здесь он явно нашёл в себе силы не просто на какую-то рядовую чернуху, но на хлёсткое высказывание по острому общественному вопросу.

Первая же сцена — самая сильная и воодушевляющая (во всяком случае, так кажется вначале), но далее, когда на экране появляется целая команда австрийских миссионеров, становится гораздо интересней. И, чёрт возьми, смешней. Постер провокативен по умолчанию. Последнее пристанище хорошего человека — католическая церковь. Последнее искушение правоверной христианки — Иисус. Частный дом на окраине города, превращённый в своеобразный монастырь. Гениально и прихотливо выстроенные минималистские мизансцены аккуратно раскиданы по всему хронометражу: так молитва участников «Легиона Сердца Иисуса» снята так, что все участники действия смотрят прямо в камеру, следующий кадр — и вместо камеры зритель видит — ту самую полуметровую статуэтку Девы Марии (экая авторская дерзость, сделать камеру всевидящим оком, а между божественным и зрительским созерцанием поставить знак равенства!), с которой Анна Мария (да-да, главная героиня) катается с проповедями по всей Вене, не брезгуя даже иммигрантскими кварталами. Мария Хофштаттер здесь действительно прелестна: как она мило сидит на лавочке в парке, наслаждаясь природой; как усердно моет полы в своём, надо сказать, отнюдь не маленьком доме; как самоотверженно борется с земными искушениями; как искренне пытается вернуть в лоно церкви заблудшие души.

Вторая часть монументальной трилогии о Рае. Пожалуй, самая лучшая и самая смешная. Бывший документалист Ульрих Зайдль в трёх фильмах последовательно рассматривает и изучает человека даже не с антропологической точки зрения, а с естествоведческой, деликатно показывая человеческое без прикрас и какого-либо стеснения. Для австрийца герои его фильмов — это даже не люди, а какие-то не совсем разумные, зато забавные и дико занимательные животные. И ведь правда, за ними интересно наблюдать. Нет, они совсем не опасны, ничего привлекательного в них, в общем-то, тоже нет, но, уж поверьте, они вовсе не плохие. Просто такие, какие есть: порой ужасно смешные, порой нелепые, со своими причудами; своими поступками они иногда даже вызывают лёгкое чувство стыда, но все они так или иначе ищут счастья. В иллюзиях. Побег от действительности — вот магистральная идея трилогии о Рае. «Рай» в данном случае это не режиссёрская издёвка, а скорее метафора того, чего хотят все героини трёх фильмов — счастья, простого женского. И не случайно, что во всех трёх (почти клинических, а потому очень ярких, показательных) случаях главные героини — женщины кризисных возрастов: двоим «слегка за сорок», другой нет и пятнадцати. И здесь любовь к каверзам над женскими характерами роднит Зайдля с Ларсом фон Триером, а интеллектуально-эпатажная отстранённость на грани безучастности и формалистские подходы к съёмкам самых шокирующих сцен со своим соотечественником — Ханеке.

Именно женщины, по Зайдлю, больше всего склонны витать в облаках, бежать от недостаточно сладкой жизни: в «Любви» героини сначала ищут хороший трах, но чуть позже уже отношения, в «Надежде» же источником жизни и смыслом существования становится первая любовь, и Зайдль намеренно подменяет понятия и смыслы, путая карты, — так любовь превращается в секс и ни во что другое, надежда — низводится просто до мечтаний о скорейшей сексуальной инициации. «Вера» в этом плане самый чётко структурированный, максимально прозрачный фильм Зайдля, и он по сути о том же — о сексе, точнее, о бегстве из секса, из мира разврата. Не случайна и сцена оргии в парке. Именно это ЧП становится неудобной, некомфортной ситуацией для Анны Марии, точкой невозврата, пройдя которую у героини начинаются действительно серьёзные проблемы. Муж-инвалид после двух лет отсутствия возвращается из Египта (ну как же, ну как же не отметить этот момент, он — мусульманин), миссионерская деятельность с каждой новой вылазкой в город всё чаще терпит фиаско, кот в квартире — как символ появления естественно-безобразного в жизни главной героини, русская алкоголичка, которая по идее должна принять Христа, на проверку оказывается лесбиянкой, а муж меж тем настаивает на выполнении супружеского долга! Повсюду искушения! Гора проблем сваливается на плечи праведницы, чуть ли не последней христианки в Австрии (в кадре, кроме как двух сцен с миссионерами, — никого из истинных). Похоть-похоть, повсюду похоть! И если усмирить плоть плетьми не получиться, то можно хотя бы заняться сексом (sic!) с Иисусом (!!!), используя распятие!

И нет-нет-нет, Анна Мария не плохая, об этом даже речи не идёт, она просто хороший экземпляр, который так интересно изучать. Она всего-лишь христианка и замужем за Христом (недаром же называет его самым красивым мужчиной на свете) — и, надо сказать, понимается этот момент автором буквально и также буквально визуализируется. И да, вы не ошиблись, второй фильм трилогии о том же, о чём и первый, да и третий тоже: о неумеренности и / или излишних ограничениях в постели (возрастных и религиозных). Зайдль, хихикая в кулачок, не то чтобы издевается над своей героиней, сколько пытается, пусть и в такой премилой беспощадно-саркастической форме, нащупать баланс между иллюзорным миром добропорядочной христианки и теми тихими животными страстями, что творятся буквально за окном, на соседней лужайке. Вся трилогия — это своеобразная недоидеалистическая попытка вернуть женщин в нормальное состояние — только чтобы те пришли к некой точке равновесия, познали гармонию; по задумке режиссёра, Рай — он именно такой, не максима, конечно (куда там, в наше-то время!), но тоже хлеб. И для Анны Марии путь к идиллии только один — отклонение от заданного «небесного курса» в сторону штанов своего мужа, ибо для неё рай может быть только там. Посередине, где-то между головой и ступнями мужчины, между ног, именно там — умеренность, успокоение, а значит и гармония — aka персональный Рай. Иисус — он ведь в штанах.

В первой части своей трилогии Ульрих Зайдль весьма наглядно, в лучших традициях германоязычного кинематографа, показал, что детское восприятие любви, поиск принца, не важно, на белом коне или с большим чёрным членом, неизбежно ведёт к жестокому разочарованию. В фильме «Рай. Вера» он столь же контрастно и бескомпромиссно, практически в вуайеристской манере обходится с вопросами веры.

Вообще поразительно, как в стране, где сажают в тюрьму за «оскорбление чувств верующих», допустили подобный фильм к прокату. Потому что попаболь истинных рабов божьих при просмотре этой картины рискует превысить все медицинские нормы.

Героиня фильма, даром, что прожила на свете почти полвека, обзавелась семьёй и серьёзной работой, по сути своей осталась дитя дитём. Безукоризненно отлаженная машина австрийского быта (недаром в кадре столько раз появляется идеально ухоженная и пунктуальная электричка) позволяет ей шагать изо дня в день, не неся отвественности ни за один свой поступок. На работе за неё отвечает инструкция, по дороге на работу и с работы — OBB, ну а в частной жизни она целиком полагается на Христа.

Религиозность героини — это целый комплект неизжитых детских комплексов в одном флакое. Жестокие и бессмысленные наказания за вымышленные проступки, задушевные возвышенные разговоры, из которых выглядывают вполне плотские чувства, и страстное желание угодить объекту своего поклонения — вот из чего состоит вероисповедание Анны-Марии. И весь этот компот вместе с куклами богородицы она активно распространяет среди ближних и дальних, интуитивно выбирая таких же как она инфантилов, только ещё более закомплексованных и запутавшихся. В беседах с людьми, хоть на пядь поднявшимися над этим уровнем, она сразу же тушуется и замыкается. Со своими «клиентами» Анна-Мария и разговаривает, как с детьми. «Это божья матерь к вам пришла, пустите божью матерь, божья матерь должна стоять в центре…» Её интонации — это интонации четырёхлетнего ребёнка, объясняющего трёхлетке устройство мира.

Появление в доме давно забытого мужа в одно мгновение разрушает всю песочницу. Муж — это вам не кот. Зайдль не стал мелочиться и сделал мужа, во-первых, калекой с парализованными ногами, а во-вторых, мусульманином, т. е. представителем совершенно другой «компании». Анна-Мария приходит в ужас от одной только мысли о семейной жизни со всеми её проблемами и ответственностью. Она ограничивается яичницей и стиркой белья — задачами, с которыми вполне может справиться маленькая девочка. Но реальность всё настойчивей стучится в запертые двери и предъявляет свои неоспоримые права. А деревянная скульптура на стене не даёт ни ответов на болезненные вопросы, ни человеческого тепла и любви.

Взросление, «второе рождение личности», всегда происходит через кризис, изменение и преодоление себя. Сможет ли Анна-Мария ответить на ультиматум, поставленный перед ней жизнью, и выйти из тесного бетонного мешка под проливной дождь, на свежий, очищенный грозой воздух? Катарсис, пережитый героиней в концовке фильма, даёт на это надежду. Или всё-таки надежда будет в третьей части?

9 из 10

Иисус как любовник

Время от времени, сейчас, правда, всё реже и реже, на пороге моей квартиры появляются незваные гости — представители какой-нибудь конфессии, например, адвентисты седьмого дня или свидетели Иеговы. Мои диалоги с ними обычно длятся недолго: высказав и выслушав приглашения на встречу, мы наигранно вежливо расстаёмся с взаимным чувством выполненного долга. И, слава Богу, что до сих пор в мою дверь не звонила Анна-Мария…

Венский рентгенолог Анна-Мария берёт очередной отпуск, и вместо того, чтобы поехать куда-нибудь отдохнуть (как сестра, например, отправившаяся в прошлом фильме Зайдля «Рай: любовь» в Кению на поиски свободной любви), принимается активно заниматься миссионерской деятельностью — пропагандой в австрийской столице католицизма. Она разносит по квартирам статуэтки девы Марии, пытаясь обратить своих малосознательных соплеменников в спасительную веру.

А вернувшись домой, истово молится и передвигается по своей большой и ухоженной квартире исключительно на коленях, хлещет себя плетьми и безвозмездно предоставляет своё жилье для сходок таких же адептов-христиан. Как добропорядочная католичка она идёт навстречу подруге, временно оставляя у себя чужого кота, которого размещает, однако, в тёмном подвале. Но когда из Египта неожиданно возвращается прикованный к инвалидной коляске муж-мусульманин, её религиозность подвергается куда более серьёзному испытанию.

Межконфессионные разборки Анны-Марии с мужем быстро перерастают в обоюдные оскорбления, затем во взаимные пакости и завершаются рукоприкладством и неуклюжей борьбой двух пожилых людей, которые барахтаются на полу как обиженные дети, пытающиеся силой склонить друг друга на свою сторону. Супружеская возня переплетенных в замысловатой камасутре тел, не любви, а агрессии — вот квинтэссенция деградировавших семейных отношений по-Зайдлю. «Запертые чувства» — так может именоваться ключевая тема этого режиссёра, к которой он, так или иначе, обращается в каждой своей работе.

На сегодняшний день он едва ли не лучше всех научился извлекать её содержимое на поверхность из-под покрытой льдом отчуждения жизни австрийских бюргеров. Надо заметить, что пребывание в венской столице никому тут особой радости не приносит. Однажды, во время очередного позднего возвращения домой, Анна-Мария слышит странные стоны, доносящиеся из кустов. Набравшись смелости и заглянув за ближайшую ёлку, она видит там что-то вроде «ретрита свингеров на природе». Как завороженная глазеет она на свальный грех, не в состоянии сделать выбор: то ли присоединиться к приверженцам группового секса, то ли осенить их крестным знаменьем.

«Ослиные уши» бывшего режиссёра-документалиста торчат тут в каждом кадре, придавая фильму ту редкостную натуральность, которую обычно в игровом кино днём с огнём не отыщешь. Вот Анна-Мария пытается направить на путь истинный придурковатого местного Плюшкина, под потолок забившего свою квартиру ненужными вещами, вот стремится приобщить к истинной вере спившуюся русскую эмигрантку. А вот муж Анны-Марии пытается утихомирить дико рычащего кота, который выдаёт столь непереносимые для уха «рулады», что начинаешь не на шутку переживать не только за здоровье животного, но и за исполнителя роли супруга.

Главные героини зайдлевской трилогии о рае, фрустрированные моральными предписаниями, своим телесным несовершенством, а также дефицитом внимания и нежности, переживают серьёзный кризис в отношениях с мужчинами. Каждая пытается избавиться от одиночества, доходя в своих поисках либо до полного краха, либо останавливаясь на полпути к нему. Измученная отсутствием мужниных ласк, но разогретая молитвенными признаниями в любви к Господу, Анна-Мария однажды снимает распятье со стены и затаскивает под одеяло.

Таким рискованным кадром Зайдль демонстрирует одно из крайних проявлений эскапизма, основанного на слепой религиозной вере, доведенной до сексуального экстаза. И это в то время, когда лежащий в другой комнате муж перед тем уже долгое время безуспешно пытается добиться от неё хоть какого-то внимания. Распятье, используемое как дилдо — последний гвоздь, вбитый в крышку гроба традиционной религии, часто обретающей форму помешательства. Похоже на то, что один из «форматов» христианства под названием «католицизм» не выдержал испытания временем, или, по крайней мере, для многих перестал быть воодушевляющим духовным ресурсом.

Классические религии, некогда узурпировавшие связь с Богом, и объявившие себя единственными и неповторимыми посредниками между земными страждущими и небесной канцелярией, рано или поздно должны были либо умерить имперские амбиции, либо рухнуть под тяжестью взятых на себя обязательств. Может быть, поэтому, Австрия, показанная в фильме, это страна явно преобладающего атеизма.

Вторая часть так называемой «райской» трилогии скандального австрийского режиссера и сценариста Ульриха Зайдля «Рай: Вера» вышла в том же 2012 году, что и первый фильм, однако вызвала куда более специфическую реакцию, нежели «Рай: Любовь». Высокие оценки критиков тем не менее не смогли скрыть очевидную провокационность данной картины, прошедшей в прокате третьим экраном, ибо фильм «Рай: Вера» стараниями Ульриха Зайдля вышел на тропу религиозности, затрагивая в весьма нестандартных тонах темы веры. Главная героиня фильма, рентгенотехник Анна Мария бальзаковского возраста, берет на себя роль современного миссионера, стремясь наставить Вену на путь истинный, однако вера в Бога Анной Марией выглядит, мягко говоря, очень странно. Потому вышеназванный фильм это:

1. Агностическая драма. Как мне субьективно кажется, достопочтенного режиссера Ульриха Зайдля сильной религиозной личностью назвать нельзя и в картине «Рай: Вера» это ярко проявилось. Вера глазами Анны Марии предстает фанатичной и богохульнической по сути, свое спасение в грядущем Раю она видит путем достижения боли в эротизированных, полных языческой сути ритуалах, извращяя суть Католикоса и жертвенную суть Иисуса, а потому такая вера не привовдит ее ни к чему позитивному. Утрируя саму суть божественного, Зайдль показывает, что в мире современном вера утрачивает свою ценность и лишь трезвый незашоренный взгляд на мир способен принести добрые плоды. Однако Анна Мария переживает и сильный кризис, жизненный, моральный и духовный, а это способно привести к самым трагическим последствиям. Игра Марии Хофштаттер в фильме великолепна и убедительна в своей смелости и она мощно создает героиню и привлекающую, и отталкивающую одновременно.

2. Абсурдная драма. «Рай: Вера» — фильм по сути своей абсурдный и выдержанный в стилистике бытия абсурдистского театра жизни. Анна Мария на протяжении всей картины доводит свою исступленную веру до абсолютного абсурда, спасаясь в ней от бессмысленного течения жизни, в которой все тривиально, скучно и лишено смысла как такого. Ее ритуалы с сакральными элементами полны духа авангарда. богохульственного сюрреализма и операторы Эдвард Лакмен и Вольфганг Талер снимают данные сцены с нарочитым эпатажем, будто стремясь задеть трепещущий нерв современного социума, раздираемого противоречиями, потому «Рай: Вера» это еще и

3. Философская драма. Мужем Анны Марии является прикованный к инвалидной коляске мусульманин Набил и таким образом Ульрих Зайдль очерчивает в ленте актуальную тему цивилизационного противостояния, отражает в картине темы всеевропейской социальной тенденции ксенофобского характера и разрушения мультикультурализма. Идет сравнение фанатичной сумасшедшей веры Анны Марии и кроткой веры Набила; режиссер подчас заостряет драматическую конфликтность, обнажая во всей красе все проблемы современной Европы, связанные с цивилизационноым и социальным противоборством, которое рано или поздно может привести к чудовищным последствиям.

Итак, «Рай: Вера» — провокационное, хотя и не лишенное толики едкого юмора авторское кино, логично продолжающее «райскую» трилогию Ульриха Зайдля и рассказывающее о поиске рая путем духовного мазохизма и погружения в странный мир фанатизма. Всем поклонникам авторского кино рекомендую данную картину к просмотру.

9 из 10

Фильм после себя оставил вполне однозначное впечатление, и не знаю, что имели ввиду те люди, которые писали, что концовка перевернет с ног на голову все восприятие фильма. Нет, со мной так не произошло, финал был вполне себе ожидаем. Итак, по моему мнению, и, насколько я поняла, и по мнению режиссера, главная героиня впала в религиозный фанатизм, извратив до неузнаваемости в своем стремлении следовать догме учение Божие.

Во-первых, за весь фильм мы ни разу не видим, чтобы Анна-Мария ходила в церковь, а чтобы считаться верующим католиком/православным/мусульманином необходимо более или менее регулярно посещать церковные службы. Я не знаток других религий, но в христианстве обязательным является исповедь и причастие. И вообще, желательно в спорных моментах своей жизни, касающихся веры, испрашивать благословения у священника (во время исповеди или просто так). Анна-Мария же занимается какой-то самодеятельностью. Кто ей дал право(благословил) на миссионерство? Она, что состоит среди сестёр милосердия? Кто она вообще такая? Собрала кружок таких же как она дома и думает, что она проповедник и т. п. Возродить католическую Австрию при том не ходя в католические храмы невозможно. Кем она себя возомнила. надевая вериги и совершая обход по дому на коленях? Так поступали только старцы-отшельники, монахи, действительно святые люди, много лет занимавшиеся познанием духовности, веры и т. п. А главная героиня, возгордившись и решив, что ей тоже можно и даже нужно так себя истязать, и притом ведь она ощущает, что то, что она делает, приближает её к Богу! Да ведь сам Иисус говорил, что «помогите нищему, и вы поможете мне. накормите нуждающегося и вы тем поможете мне» — не дословно, но идея такова, что мы исполняем волю Творца, внося в этот мир любовь (в первую очередь к ближнему) и посильно помогая нуждающимся. Вместо того, чтобы ходить по домам со статуей Святой Девы лучше бы поработала бесплатно в больнице или поубирала за немощными — это опять же, от неимения более насущных дел. Но тут-то!! Ну сам Бог велел, ак говорится, и в прямом, и в переносном смысле! Муж к ней вернулся, и что бы она должна сделать. как действительно искренняя христианка? Броситься к нему в радостных объятьях и возрадоваться, что он вернулся к ней и семья воссоединилась(вспомним притчу о блудном сыне). А Анна-Мария не хочет с ним ни в одной кровати спать, ни завтракать вместе, почти с ним не разговаривает и относится хуже, чем к домашнему животному, а все потому что он 1) иноверец (мусульманин). И тут мы переходим к тому, что

Во-вторых, её любовь к Иисусу все менее является абстракной любовью всех верующих к своему Творцу и Спасителю и все более напоминает любовь одинокой женщины к молодому красивому мужчине. И изображения Христа по всему дому напоминают плакаты поп-звезд в комнатах у подростков, которым они также говорят какой ты красивый мужчина, целуют перед сном портрет в рамочке и т. д. Симптоматично, что свадебная фотография убрана далеко, и, вынутая мужем и поставленная вместо Иисуса, оказывается быстро убранной назад. В жизни главной героини после ухода главного мужчины ее жизни образовался пробел, и она нашла себе нового мужчину — Иисуса. И из этого выходит все остальное: если бы она легла с вернувшимся мужем в одну кровать, то была бы измена ее новой любви — Христу, потому она так яростно отбивается от мужниных ласк.

А ведь в церковных книгах черным по белым написано, что то, что соединил Бог да не разрушит человек и брак является священным и неразрывным союзом. И в первую очередь, жена должна быть вместе с мужем пока он жив.

В последней сцене, где героиня отрекается от своей веры(надолго ли?) и стегает распятие и плюет на него, а потом в слезах прижимается — ну это прям как чувства женщины к изменившему ей молодому любовнику — ах, какой подлец, но все равно без тебя не могу.

Сцена с распятием ночью — это, по-моему, перегиб, но это показано скорее для тех, кто не совсем понял, какие именно чувства у женщины к Христу и чего ей так не хватает. Пока мужа не была, нашла нового мужчину — ну и где тут истинная христианская любовь и милосердие?

В целом, фильм снят интересно, особенно порадовали сцены с людьми, к которым приходила проповедовать главная героиня. Читала где-то в интервью с режиссером, что перед съемками они ходили к реальным людям с этой актрисой, чтобы посмотреть на живые реакции, по-моему, очень здорово это всё показано, натурально, как будто там и находишься. Плюс все эти симметрично выверенные кадры, игра актеров — все очень натурально. Фильм произвел впечатление. Режиссер сам из верующей католической семьи, что меня удивило, честно говоря. Вопрос о том, возможно ли обрести рай в вере, в этом фильме, как мне кажется, решен довольно жестко и отрицательно. В жизни, не знаю как для остальных, но лично для меня — нет. Не надо упиваться догмой, как главная героиня, а ставить на первое место Человека.

7 из 10