Господа Головлевы (2010)

Последнее десятилетие, стоит отметить, оказалось богато на экранизации национальной классики, причем не забытого за долгие годы молчания и вновь обретенного Серебряного века (как десятилетие прошлое), а самого забубенного, школьной плесенью покрытого критического реализма революционно-демократического, народнического периода. Более того, смело можно утверждать, что на этом направлении уже сложилась и своя школа, некая общая для всех работ жанра стилистика, разительно отличающая новые интрепретации от хрестоматийных советских. Главным образом это касается изображения помещичьего быта — неизменно ярко, красочно, с любовной доскональностью воссозданного, вне зависимости от содержания взывающего к ностальгии по былому барству, ощущению своих с тем сословием генетических как бы связей у подавляющего большинства (вот парадокс-то!) зрителей. Поистине, что прошло — то стало мило (если пройти успело до семнадцатого года, конечно). И отклики на эти фильмы (будь то «Идиот», «Отцы и дети» или «Герой нашего времени») обычно соответствующие: редко какой из них не вызывает криков душ о красоте утерянной, растоптанной вонючей кирзой восставшего быдла вкупе с гэбнею кровавой…

Так вот, на мой взгляд, наступает момент, когда подобное (пусть и на чисто эстетическом уровне) видение прошедшего — небесные просторы, золотые овсы, церковные благовесты, сусальные мужики в смазных добротных сапогах — перестает выдерживать какую бы то ни было критику. По крайней мере тогда, когда речь заходит об экранизациях Салтыкова-Щедрина — этого Балабанова девятнадцатого века, недоброго до безжалостности обличителя свинцовых мерзостей и всеобщего общественного распада, автора нескончаемой, как бы сейчас сказали, чернухи, которого Розанов характеризовал следующим нелестным образом: «Как матерый волк, напился он русской крови и сытым отвалился в могилу». «Господа Головлевы» — это одна из самых страшных книг из всех, что когда-либо были написаны, страшнее, чем «Волчок», «Груз 200» и «Счастье мое» вместе взятые. Разбавлять этот тихий ужас ностальгией, разворачивая его на фоне красивых уютов — тяжкий грех перед автором и легкомысленным, разучившимся, увы, читать, видеть и прозревать за глянцем зрителем. «Воистину болото родит чертей, а не черти созидают болото», — считал Салтыков-Щедрин, как никто другой умевший живописать это болото, эту «страшную, потрясающую паутину мелочей, опутавшую всю нашу жизнь», паутину, превращающуюся, незаметно накапливаясь, в невыносимое бремя, в нестерпимый гнет. В его Головлеве «все глядело сумрачно, сонно, все говорило об угнетении», «мертвая тишина ползла из комнаты в комнату», пахло «отчуждением, выморочностью», «отовсюду, из всех углов постылого дома, казалось, выползали умертвия». Головлевский черт Иудушка — не более чем порождение головлевского болота, которое, по-моему, играет в романе не менее важную роль, чем океан Солярис в соответствующем опусе. Очень жаль, что Александра Ерофеева и ее художники-постановщики предпочли проторенную стезю традиции кинематографической и не послушались автора — их фильм многое, очень многое из-за этого потерял…

Разумеется, как портретная галерея фильм силен, и весьма. Денис Суханов великолепен в образе Иудушки, эволюционирующего от сладенького наушника, медоточием своим как петельку накидывающего, до бьющегося в запое празднословья домашнего тирана и — позже — до внутренним тленом и прахом пошедшего живого мертвеца. Людмила Полякова, как всегда, блистательна, успевая за считанные минуты своего появления на экране показать свою героиню сначала — холодной и властной скопидомкой, затем — оскорбленной в своих чувствах, обворованной сыном родным матерью, и наконец — жалкой, впавшей в детство старухой. Убедительны и по-женски хороши (каждая по-своему) обе Полины — Агуреева и Нечитайло. Событийная канва романа в общем сохранена и почти не скомкана. В фильме практически нет проходных сцен и есть — очень мощные (последнее чаепитие Иудушки с маменькой и сыном Петенькой, игра Иудушки в дурачки с покойной маменькой, последняя песня Анниньки в чуланчике у Евпраксеюшки, стремительное движение по нисходящей сестер-актерок, пошедших по рукам). Конечно, фильм заслужил свое право на существование. Но верно и то, что последняя точка кинообращений к «Господам Головлевым» им не поставлена. С романа все еще сняты лишь пенки. Он все еще ждет-пождет серьезных и добросовестных исследователей, которые — уверена — появятся.