Звонок из прошлого (1997)

Они сошлись не потому, что хотели жить вместе, просто им нужно было создать семью. Плодитесь и размножайтесь — всё, что у них было, пропало в бездне военных бед: погибшие супруги, пропавшие дети — страх одиночества гнал их навстречу, чтобы, забыв о прошлом, найти личный мир и покой.

Убегая от памяти, жена влекла за собой смиренного мужа, заставляя не думать о горьких утратах, гася воспоминания суетой мелкой работы и заботой о будущем двоих сыновей, поддерживая зыбкое спокойствие, скрывая в тайне комода следы прошедшего времени и лица ушедших людей.

Спасаясь о прошлого, мать прячет от сыновей историю, которая унесла с собою её родителей и ребёнка, ставшего вместе с первым мужем человечьей пылью, размётанной злобным ветром по баракам газовых лагерей. Но её нынешним детям тринадцать и восемнадцать — возраст перехода одного к взрослости, другого к самостоятельности, пора перелома, становление характера, требующего ответить, да хотя бы вот на этот звонок.

Известие о пропавшем сыне взламывает домашнее согласие, нарушая равновесие всей семьи: волнующаяся мать, безумствуя в беспорядке мыслей, ищет встречи с пропажей, найденной через двадцать, да с лишним уж, лет; муж уходит в себя, а сыновья ломают голову, рассекречивая фото и разоблачая обман, прижимая совесть к ответу, чтобы рассказать о боли, которую не хочется вспоминать.

Трудное осмысление пройденного выходит за рамки простой конфликтности, наводя на размышления о естественной глубине истории, определяющейся памятью молодого поколения, выросшего вне прошлого, от которого бежала их несчастная мать.

Двадцать лет умолчания — вся жизнь в неведении, жизнь молодого поколения, пробивающегося к правде своим путём, открывая её для себя, возвращая матери (Блайт Даннер), связь настоящего с бывшим с ней до того, и будоража отца (Джо Мантенья), уставшего жить в обмане с самим собой.

Запальчивый Дэвид Лэшер подталкивает совсем малого (Кевин Зегерс), чтобы на рубеже взросления стать серьёзней, помогая справиться взрослым, прятавшимся за ложной тишиной обманчивого покоя, который прикончил тот самый звонок, заставляя думать о времени. О времени, которое не лечит, а обманывает, убивая память о мёртвых, унося их вдаль от живых.

Личное дело семьи подводит к выводу о краткости временных интервалов между памятью и беспамятством, оправдывающим пользу лжи, где безобидной, а ведь иногда роковой — так от семейной драмы тянет на обобщения, соотнося двоих детей с поколением, обделённым правдой, отрывающей их от заблудших отцов.