Зверочеловек (1995)

Младенец отчаянно протестовал против своего крещения, но, замотанный в пелёнки, не мог отвертеться от таинства, успокоившийся, осыпанный конфетти из обрывков странички Библии, которой не пожалел настоятель храма, дабы завершить миром, чуть не ставший скандальным обряд. Так у мальчика появилось имя Фредерик и лучший друг по жизни, коим стал находчивый священник, тративший на подросшего малого время, выслушивая его простодушную болтовню.

Смятение пришло после детской игры, когда выпавшим жребием, мальчишке пришлось, совершив языческий ритуал, принять новое имя, открыв с ним взгляд на привычные вещи, проявляющий скрытые отношения наполняющих его жизнь обычных людей, от соседей до школьного начальства, от семьи до ближайших друзей.

Шутливый акт лишь символически прервал мирное течение дней, нарушенное неизбежными открытиями любопытствующего ребёнка, обнаруживающего, что у взрослых всё не так, как у наивных детей, когда любящий отец, враз, оказывается нелюбимым мужем, а льстивая мать оборачивается незнакомым лицом, случайно открывая секреты молодости, где всё было не просто у неё и пары мужчин.

Обрушившаяся на Фредерика явь заставляет его поверить в фантастическую миссию «Зверочеловека», силу которого он обрёл в дурацкой игре, продолжая мнить себя мифическим созданием, не в силах разобраться в путанице отношений старших, обрушивающихся на его голову градом мыслей и неразрешимых проблем.

Неразрешимой проблемой для восприятия остается избранная режиссёром стилистическая форма картины, жёсткостью (и жестокостью) более настроенная на восприятие совершеннолетних зрителей, нежели малолетних сверстников главного героя, упорно подвергаемого болезненным испытаниям со стороны обоих родителей, когда отец, не стесняясь деталей, раскрывает глазам мальчика подробности своей скотобойной профессии, а мать утешается с посторонним, не замечая, что видит сын.

Не испытывая угрызений жалости, Карстен Рудольф, как может, стремится раздавить психику ребёнка и, навязчиво шокируя, поколебать равновесие стойких родителей, не тех, что составили Фредерику компанию в фильме, а другим, что, сидя у экрана, заметят отчаяние, с которым режиссёр связывает главного героя, павшего жертвой ошибок молодости, скрытых в тайне до зрелых лет.

Гадая, насколько понимал своё место в картине Сайрон Мелвиль (Фредерик — «Зверочеловек»), приходится с долей удивления признать её исполнение вполне адекватным, с учётом всех напастей, уготованных для него сценарием, беспощадно разрушающим мирное детство взрывом непокорности, смешивая гнев и смерть, иллюзии и настоящее, от которого хочется, но не знаешь, как убежать.

Фильму с трудом можно приписать заслуги в оригинальности, отмечая находки или свежесть разлагающе трагичных тем, но, тем не менее, увиденное не даст забыть о вызывающей прямоте, почти кричащей откровенностью, манере изложения истории, в бессчётный раз выделяющей слабость и беззащитность детей в укор пренебрегающих своим долгом взрослых, опаздывающих со спасением, ни на минуту, ни на время, а не несколько лет.