Сады скорпиона (1991)

Сады скорпиона — своеобразный кеннинг-оксюморон. Если помнить о местах обитания этого неприятного существа, на ум приходит знойная пустыня. Но о какой пустыне может идти речь? Одной метафорой смерти не обойтись. Скорее это пустыня культурологическая, некая полулакуна между смертью Сталина и началом оттепели в кинематографе и советской жизни вообще. Предшествующий и последующий периоды хорошо востребованы, имеют свой статус и знаковую специфику. Это сильные доли, а акцентах которых есть и своя слабость как излишняя узнаваемость. А вот гиперкраткое межвременье удобно тем, что позволяет ремифологизировать его, особенно его подключается постмодернистская методология, конструируется не знающий страхов и сомнений и потому патологический и релятивистский пастиш.

Подобная методология объяснима прежде всего тем, Олег Ковалов зашел в кино с нововолнового входа. Начав критиком, он продолжил режиссером, хотя слово режиссер не совсем подходит для фильма, представляющего собой ультрацитатный гипертекст середины 1950-х. Взяв за основу диковатый даже по тем меркам погранично-шпионский недобоевик «Случай с ефрейтором Кочетковым», он превратил его героя в своебразного медиума, который транслирует не просто визионерский текст послесталинской, еще не отжившей свое паранойи (парапровидческая терапия здесь характерный намек на дух времени), но остраняет любое прямолинейное понимание дискурса. Еще Тынянов показал, что пародия не обязана быть именно комической. Так и в этом фильме нет ни сатирического выпада, ни любой другой прямолинейной фигуры речи и жеста.

Напротив, Ковалов словно бы пробует на прочность мягкое тело кинотекста, лепит Галатею Советского Союза из сподручных материалов. И оказывается, мифопоэтичность, то есть бессознательность подобного текста крайне велика. Если западная типология опирается на рецепцию массовой культуры, которая именно в 1950-е годы окончательно захватила умы и кошельки, то наш, отечественный вариант связан с разрушением вертикальной системы соцреализма. Текст не поднимается вверх, это не вознесение, являющее нам героя как сверкающей персоны не менее светлого будущего. Текст, напротив, уходит в глубину, размазывается там, снова становится дисморфным, то есть потенциально продуктивным (отмечу на ходу инверсию западной модели: если в ней центром массовокультурной вселенной являлась всеприемная и мудрая житейской мужростью Супруга, лишенная при этом всяческих метафизических запросов, то «Случай…» выводит женского персонажа прямо в бессознательное, интервенция которого так не дает покоя двоящемуся, ускользающему мужскому объекту желания).

То есть именно не шедевры, а периферийные тексты способны взломать коды культурной общности, показать их истинные, смазанные, как бы глитчевые контуры. Пастиш не пародия, пастиш работает с мнимым сравнением и истинным различением. И эту задачу Ковалов выполняет совершенно замечательным образом.

8 из 10