Эй, на линкоре! (1985)

Лежат в палате трое. Все разные. И все сами по себе. Сам каждый лежит, отдельно — чужие люди.

Подселяют к ним вдруг четвёртого; а он не человек — взрыв. Забалтывает их, зашучивает, рожи им корчит — налетает вихрем, в общем. Ну, они его пугаются поначалу: слишком он неожиданно в комнату влетел, и с эдаким-то напором. А потом ничего, привыкают.

А дед этот, Семён Лукич, он давно уже тут лежит. Всех знает вокруг, и обо всех — тоже знает. С каждым на короткой ноге, сплошь у него «Лизочки», «Володи», «Матвеичи»…

И с однопалатниками тоже сдружиться решает. Зовёт «на дело» их. Дело — пустяк. Он и сам сказал сто раз: секундное — там и одному управиться можно было. Ну, вдвоём, может. А он троих аж с собой подхватывает — дружбы ради, вместе же веселее!

И: магия. Уходят они — как были, чужими — не очень-то охотно, а возвращаются весело, друзьями. И он у них теперь «какой дед прекрасный», и они у него — замечательные. Собрал Семён Лукич всех в кучу, сплотил. И дирижирует теперь возникшим только что оркестром: «Прощайте, скалистые горы…'

И хорошо же всем им вместе, хорошо! Большое дело Лукич сделал: вытянул из людей лучшее и связал в единое. Как выяснилось позже, не очень-то честно сделал, к уловке прибег, да разница-то какая? Остальные его хитрости подивились, ну, обиделись слегка — и забыли.

Зачем дурное помнить — хорошего-то сколько? Простая мысль, но понять тоже нужно уметь. Они смогли. И выяснилось тут, что и помирать не обязательно: ни чтоб помочь, ни чтоб тебе помогли.

Шутку потом они ему вернули, повторили зеркально ход конём. А он всё понял, и рассмеялся только — какой ведь прекрасный дед.

Мораль у картины простая — песня в начале всё говорит: не отвергай. Людей не отвергай — никого. И посмотри, что получится.