Волшебная флейта (1975)

Прежде всего необходимо отметить, что поводом для просмотра данной кинооперы для меня послужила слишком уж тягостная, почти невыносимая жизненная атмосфера, окружение в котором я находился. Отчаянно хотелось оторваться от реальности, углубиться в сферу воображаемого, где герои так отчаянно влюблены, храбры, решительны, а добро неизбежно торжествует. В целом, мне была необходима панацея от жизненных передряг, которые своей титанической мощью грозились растоптать меня и стереть в порошок. Нашел ли я его?

Скажу сначала, что присутствие в режиссерском кресле И. Бергмана приятно меня поразило. Конечно, всем известна страсть шведского режиссера к разгадыванию тайн человеческой души, смысла бытия, таких пародоксов как несовместимость, антагонизм индивидуального и социального. Но все же, синтетическое единство его гения с гением Моцарта показалось мне слегка сомнительным. Бергман — философ, следовательно для жизни ему как воздух необходимы загадки, сложности (в семье, обществе, в смерти и т. д.). Моцарт же всем своим творчеством предполагает легкость, простоту, прозрачность. Он показывает нам, что жизнь — это жизнь во всей своей конкретной полноте, называет вещи своими именами, не навязывая чего-то большего (так ребенок (Моцарт), увидевший воробья дергает маму (зрителя) за рукав пальто и сообщает ей «Мама, воробей» с той радостью и непосредственностью на которую способны только дети). Но! Не стоило мне забывать об одном из древнейших философских законов «Законе единства и борьбы противоположностей» — наглядным примером которого и является эта киноопера.

Действительно, если мы рассмотрим характеристики конкретных персонажей, то найдем, что закон действует:

Отважный, мудрый, рассудительный Тамино — беспечный, жизнерадостный, трусливый Папагено (мой самый любимый персонаж); Хитрая обманщица — Царица ночи, жаждущая убить бросившего ее мужа — честного и невинного Зороастра; Тамина — Папагена;отвратительный (несчастный) злодей Моностатос — трое юношей, помогающие главным героям в нелегких испытаниях (одно из самых страшных — испытание силы любви двух сердец, непорочности, искренности и благородства чувств).

Конечно, эти сложности являются для Бергмана отличным поводом показать свое мастерство художника. Испытание молчанием, шествие сквозь огонь и воду наглядно отражают принципиальную невозможность любви в отсутвие страданий, лишений и трудностей. Только с честью преодолев их — возлюбленные получают действительное признание со стороны окружающих. В частности одним из испытаний является необходимость оставить любимого человека, пережить потерю любви (вспомним цитату из библии «Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее»), второе связано с преодолением телесности и очищением, одухотворением любви.

В начале фильма, во время исполенения увертюры нам крупным планом показывают лица зрителей, присутсвующих в зале. Честно говоря, поначалу, это событие меня нисколько не воодушевило. Моя неприязнь к происходящему на экране постепенно усиливалась, покуда я уже не решил вовсе отказаться от просмотра. НО! Внезапно произошла какая-то перемена. И я начал всматриваться в лица. Интересно, но ведь на каждом из них как на карте начертана своя линия жизни (вот еще свежая, только-только появившаяся — у юной особы с пухлыми щечками, а вот уже глубоко отпечатанная, въевшаяся в усталом лице старухи), у каждого своя судьба, свой путь. И тут Вы почти физически! начинает ощущать как музыка сглаживает культурные, социальные, этнические противоречия, как она сплавляет всю эту инертную противоречивую в своих необъяснимо жестоких желаниях массу в нечто единое, цельное, одухотворенное. Вы также начинаете ощущать себя частью целового, участником чего-то большого и хорошего и (хоть и ненадолго), но в вас рождается любовь к людям!

Мне показалось, что опера ориентирована на детскую аудиторию. Благотворенее всего она влиет на детей в возрасте 4—5 лет, приводит их в восторг. Поэтому так часто можно увидеть различные вставки, направленные на воспитание в детях различных добродетелей. Но также необходимо отметить и, довольно «взрослые эпизоды» тут и там возникающие по ходу представления (усиленные благодаря режиссеру) — такие как: планирование убийства Зороастра, сексуальный шантаж со стороны отрицательного персонажа Монастаса — все они носят глубокий подтекст.

Очевидно, что Бергман хотел отвлечься от сложных мыслей, тяжелых творческих усилий обратившись к легкости музыки Моцарта и простоте таетра. Думаю, он не ошибся и нашел то, что надо. Если и вы ищете это — смотрите и не ошибетесь.

В заключение цитата из одного стихотворения американца Ч. Буковски о магической силе музыки:

«вы на автостраде, пронизанной автомобильным трафиком

стремитесь и к чему-то и не к чему, вы ударяете

кулаком по радио и врывается Моцарт — о это нечто! — но так или иначе вы

продираетесь сквозь медленные дни и сквозь напряженные дни, и сквозь унылые

дни, и сквозь ненавистные дни, и сквозь редкие дни, и такие

восхитительные

и такие разочаровывающие сразу, потому что все мы

такие разные и такие одинаковые.»

Не соревнуюсь я с творцами од,

Которые раскрашенным богиням

В подарок преподносят небосвод

Со всей землей и океаном синим.

Увертюра. Пантеон лиц и неподдельное, искреннее внимание публики к уже скорой «Волшебной флейте» Моцарта в обрамлении Бергмана. Эти циничные дети и наивные взрослые, которые так внимательно смотрят в пределы одной завораживающей повести уже очень давно покинувшей границы привычной для всех матушки реальности. Что остается зрителю? Наверное, только принять, вобрать в себя эту небольшую сказку, попутно посматривая на все тех же людей. Ведь все они составят вам компанию в этом безбрежном путешествии. Надеюсь, вы готовы?

Благородный принц Тамино и одинокий, но такой хвастливый птицелов Папагено и их удивительное приключение в мир слова и самой простой надежды. Очередное вмешательство старины случая и встреча с Царицей Ночи даруют героям великолепную возможность проявить себя. Памина — любимая и единственная дочь Царицы была похищена злым волшебником Зарастро. Несчастная мать просит вернуть свое дитя и дает спасителям волшебную флейту, способную вызвать неподдельную радость в самом жестоком сердце и не менее волшебные колокольчики, от звона которых каждый пустится в разудалый пляс. Приключение начинается…

Удивительное произведение Моцарта, безо всяких сложностей прошедшее через многочисленные века и армию людей, исполнявших гениальные арии. Людей, внимательно наблюдавших за приключениями Тамино и Папагено, которые сумеют отыскать любовь и более того — бессмертие увенчанное короной из воплотившихся надежд простого зрителя случайно забредшего в мир слова. Бергман? Этому режиссеру удалось перенести на пленку сам дух «Волшебной флейты» Моцарта. Не просто скопировать основные элементы как это делали многие, но преподнести старую повесть с совершенно неожиданной стороны. Только здесь Зарастро выступает в качестве отца Памины, а многих актеров подбирали по внешним, а не вокальным данным, что вовсе не повредило целостности самой оперы.

В этом фильме время от времени можно даже заглянуть за кулисы и с удивлением человека, очутившегося в волшебном платяном шкафу, понаблюдать за уставшими актерами, которые курят, говорят, играют в шахматы или пытаются снять с себя костюм забавного дракона. Обычные люди. Как и те, про которых было сказано несколько слов чуть выше. Сотни разнообразных лиц. Тысячи всевозможных эмоций, мыслей, чаяний, надежд и только один Ингмар Бергман сумевший воссоздать творение Моцарта для этих всех людей, находящихся по обе стороны кинематографической ширмы.

У Ингмара Бергмана на этот раз получился очень необычный для самого режиссера фильм. Синтез двух гениев подарил этому серому миру очередной сверкающий осколок чистого, ничем не омраченного искусства, который надеюсь, будут смотреть и через тысячу лет, когда кости всех нынешних зрителей и рецензентов станут одним целым со стариной северным ветром. Спасибо.

Два гения в одной упряжке

И хватает же терпения у Того-Кто-Невидим-И-Повсюду нянчиться с нами! Когда он еще наивно надеялся спасти нас, то присылал к нам любимого сына, заранее зная, что мы, расшалившись, распнем его на кресте. Когда у него кончалось терпение, на наши головы сваливались грозные бородатые цари, мерзкие усатые вожди или голодоморы c лицом Смерти. Это был жесткий, но действенный способ воспитания — умывшись красными слезами, мы становились лучше. Но Тот-Кто-Невидим-И-Повсюду не любит таких методов. Ему гораздо приятнее терапия божественной музыкой. Непрерывно с небесных сфер льется поток посылаемых им радиоволн. Нашлись бы только приемники, чтобы их улавливать и доносить до нашего слуха. А вот одна из самых совершенных моделей таких приемников — Вольфганг Амадей Моцарт.

Для описания его музыки не хватит эпитетов. Поэтому, хотя она и звучит в фильме от первого кадра до последнего, поговорить хотелось бы не о нем. Может показаться, что в великолепном тандеме Моцарт-Бергман, последний старается принизить свою роль, чтобы полнее раскрыть перед зрителем-слушателем все совершенство произведения первого. Фильм, поставленный для шведского телевидения, должен был стать лишь одной из многочисленных постановок знаменитой оперы.

Театральные декорации могут вначале настроить на непритязательное зрелище. Но неназойливые спецэффекты, которые невозможны в обычном храме Мельпомены, оживляют действие, поднимая его над уровнем спектакля, и уводят нас из душной атмосферы закрытой сцены. И позволяют предположить, что это кино — изумительная стилизация под театральное действо.

Впрочем, мы рискуем визуальные красоты не заметить сквозь пелену слез, которые вызываются первыми же нотами дивной музыки. Она безошибочно находит самые чувствительные струны нашей души, заставляя нас то восторженно печалиться, то умиленно улыбаться.

Камера оператора не выбирает удобную статическую точку, а как некий дух, вырвавшийся на свободу, кружит по всему псевдотеатру. Пока звучит увертюра и сцена пуста, объектив направляется на зрителей в зале. Среди них и малыши, которые недоуменно хлопают глазами, но уже проникаются чудесной музыкой. И морщинистые старики с угадываемыми в их взгляде воспоминаниями, разбуженными Моцартом. И теплолюбивые африканцы, и консервативные японцы, неведомо как оказавшиеся в далекой суровой Скандинавии. Эти прыжки в такт музыке по десяткам лиц, обладают целебными свойствами: страдающие мизантропией почувствуют облегчение.

В антракте, и не только, камера проникает за кулисы. Забавный дракон, убитый в самом начале представления, прогуливается по коридору. Царица ночи, вживаясь в роль, окутывает себя никотиновым дымом под надписью «Курить строго воспрещено». Задремавший птицелов, видимо, всю ночь репетировавший на пару с возлюбленной Папагеной, чуть не опаздывает на свою арию. И эта находка создателей картины тоже дышит оригинальностью.

Надо бы что-нибудь про сюжет, хотя в опере он — последний по важности пункт. В незамысловатой истории добро, конечно, побеждает, а любящие сердца, пройдя испытания, соединяются в вечном счастье. Друг Моцарта, Шиканедер, сочинил либретто, нарезав винегрет из немецких сказок. Сам Амадей добавил щепотку масонской ритуальной торжественности. И режиссер картины не преминул чуть изменить вкус, сделав его более трогательным и комическим. И от того, что опера звучит на шведском языке, похожем на смягченный, приятный для уха вариант немецкого (на котором написан оригинальный текст оперы), она только выигрывает.

Мы не услышим в фильме психологически насыщенных диалогов — то, чем Бергман славится. Зато, возможно, с долей шутки, он насытил действие дидактичностью: особо значимые песенные цитаты, выписанные на таблички, выставляются перед зрителем для лучшего усвоения. И никуда не деться от обязательного для бергмановского стиля сверхкрупного плана. Камера беззастенчиво изучает глаза актеров, отыскивая в них сущность киноискусства. Откуда же среди «разных прочих шведов» столько теноров и сопрано с такими прекрасными лицами?

А если на третий день после просмотра внутри нас кто-то распевает арии из «Волшебной флейты», мы не станем волноваться за свое психическое здоровье. Напротив, возрадуемся: голос Того-Кто-Невидим-И-Повсюду достучался-таки до нашего сердца.