Ланселот Озерный (1974)

«Ланселот Озерный» — третий цветной и единственный исторический фильм Брессона, хотя он столь же «исторический», как и роман Водолазкина «Лавр»: множество анахронизмов хоть и не резко бросаются в глаза, но режиссером не сделано ничего, чтобы их спрятать. В любом случае это не экранизация книги Томаса Мэлори, а достаточно вольная фантазия на тему рыцарей Круглого стола. Еще никогда стиль Брессона не был столь величествен, а диалоги столь торжественны: работая с Паскуалино Де Сантисом, снимавшим фильмы Рози и Висконти (то есть весьма разносторонним оператором), постановщик добивается изысканности изображения, что особенно заметно в эпизоде турнира, где за счет крупных планов и бойкого монтажа в зрительской памяти возникает сцена битвы из «Фальстафа» Уэллса.

«Ланселота Озерного» ни в коем случае нельзя смотреть в одноголосой озвучке, только с субтитрами, иначе пафос диалогов, в котором Брессон попытался запечатлеть слог рыцарской литературы, полностью выветрится. Герои говорят, плетут интриги и выпутываются из них, отстаивают свое мнение и жертвуют им во имя Другого — все это приводит к распаду рыцарского товарищества. Возможно, Брессон снял эту картину как упрек эгоистической современности, как портрет глубочайшей порядочности и религиозности людей прошлого, не нарушавших обеты, данных Богу, даже тогда, когда они требовали отказа от своих чувств. Любовная линия отношений Ланселота и Гвиниверы — подлинная жемчужина картины, после фильмов, эпатажно выставляющих на всеобщее позорище плотскую сторону любви, в разгар «сексуальной революции» Брессон снимает удивительно деликатную, томную лав-стори, захватившую людей, еще глубоко ощущавших категорию греха и мучавшихся от внутренних противоречий.

«Ланселот Озерный» — подлинная кинотрагедия о том, как сильные чувства между мужчиной и женщиной разрушают мужское товарищество, но не отменяют доблести и чести, и когда Ланселоту надо защитить Артура, которого он предал своими отношениями с Гвиниверой, тот поворачивает свой меч в пользу своего короля. Короткая, лапидарная, идущая около восьмидесяти минут лента Брессона в чем-то схожа с шекспировскими пьесами: это чувствуется, например, в фигуре Мордреда, явно напоминающего Яго, да в самом величественном духе этих произведений, в осанне и Шекспиром, и Брессоном средневековым понятиям чести, доблести и достоинства. Фильм начинается в лесу, там же и заканчивается, в начале мы видим битву, в финале она совершается за кадром.

Такой кольцевой композицией Брессон, видимо, хотел показать, подобно Бунюэлю в финале «Симеона-столпника», что следовать понятиям чести и совести легче там, где добро и зло еще не перепутаны, а в лесных дебрях (читай — запутанной современности) это сделать гораздо труднее. «Ланселот Озерный» — фильм о том, что уже невозможно сегодня, это кино, полное восхищения перед рыцарской эпохой, средневековым прошлым (неслучайно, герои ленты очень часто смотрят вверх, горе в отличие от персонажей того же «Карманника» и «Приговоренного к смерти…», устремленных долу, привязанных к земле). Вместе с тем это кино — о том, что грех, часто облеченный в соблазнительную оболочку сильного чувства, разрушает жизнь не только его субъекта, но и всех вокруг, обособляя и разъединяя людей.

Несмотря на всю свою величественность, это очень грустная картина по сути дела о Золотом веке, потерянном рае, безвозвратно уничтоженном грехом, который, что особенно печально, совершают не монстры-развратники, а честные и совестливые люди, не способные преодолеть искушение. «Ланселот Озерный», снятый в годы, когда на экраны выходили колебавшие нравственные запреты «Последнее танго в Париже», «Большая жратва» и «Ночной портье», деликатно, не возмущаясь и никого насильно не вербуя в свои сторонники, напоминал зрителю о важности табу в культуре и человеке, убеждая его в том, что их отмена рано или поздно обернется трагедией для всех, ровно также, как это было с рыцарями Круглого стола, история которых, как мы видели, — лишь внешний план объемной брессоновской притчи.

Прежде всего это исключительно с художественной точки зрения, визуальная сторона превосходна. Тут нет ни единого неэстетичного кадра. Юноши с пушистыми волосами и пригожими лицами, дамы с томным и пронизывающим взором, а также умением его эмфатически опускать в нужный момент. Какие декорации… Ведь даже сено тут не выглядит признаком запущенности и плачевного состояния, а насколько же привлекательны так эффектно и рельефно неровные стены!

Но и помимо внешнего, тут есть что поискать. Этот фильм может удачно вписаться как в череду фильмов, старательно развенчивающих кинематографическую романтику экранизаций старинных преданий, так и напротив, являть собой такой метафоричный и эфирный, иносказательный и затейливый, прихотливый миф, который совмещает наиболее потрясающие моменты и из древней, и из современной трактовок. Интригам рыцарей, столкновению характеров здесь предоставляется достаточно времени для того, чтобы фильм реалистично, основательно и трезво застегнул на себе доспех крепкой драмы. Но столько ведь ускользающего, спрятанного, туманного в изысканнейшем порхании намеков между Ланселотом, Гвиневерой, и прочими, чтобы являть собой глашатая чего-то внемирового и многозначного.

И для меня несказанно хорош Гавейн. «Я вызвал Ланселота, так как мой долг был — отомстить за Агравейна. Но что касается всего остального, мое сердце с ним». Пронзает насквозь.

Пониманию происходящего в фильме «Ланселот Озёрный» очень помогает, на мой взгляд, информация об долго вынашиваемой, лелеемой Робером Брессоном идеи дать кино-версию Книги Бытия — первой книги Библии, идеи, к сожалению, оставшийся не реализованной. Но зная об этом проекте вполне можно предположить, что фильм о закате и гибели Рыцарей Круглого Стола есть аллегорическое изображение некоторых центральных моментов начального библейского сказания (что, не лишне сказать, соответствовала поэтике средневекового искусства — все, даже светские и куртуазные сюжеты, рассматривались как аллегорические изображения Книги Книг).

История Ланселота — это прежде всего история Адама после грехопадения, ответ на вопрос, почему Господь после серьезного, но все же единичного греха, в котором Адам, к тому же искренне покаялся, изгоняет его из Рая, — несмотря на тяжесть наказания, это все же единственный шанс сохранить не только человечество, но и созданный Богом мир.

Кажется преувеличением, что единственным шагом, который сохранял бы жизни рыцарей, которые уничтожили сами себя в финале картины, являлся немедленный самороспуск союза после того как Ланселот и Гвиневра стали любовниками, что даже его раскаяние не в силах исправить неисправимое. Но посмотрим внимательнее, что представляет собой, так сказать, проект Рыцарства Круглого Стола. Разумеется, это не какое-то, не смотря на атрибутику, феодальное образование, феодальный строй не мыслим без строжайшей иерархии — здесь же Круглый Стол подчеркнуто отменяет ее. Но это не какой-то вид церковного сообщества, даже в виде какого-то прообраза духовно-рыцарского ордена, потому что церковь продолжает существовать, даже если какой-либо член ее, впавший в грех, оставит ее. Не то Рыцари Круглого Стола: обретение Чаши Грааля, что является конечной их целью, невозможно не только без победы над внешним злом, но и победой над своей греховностью, греховностью каждого из рыцарей, без исключения, сидящих за Круглым Столом — только чистый сердцем способен ее обрести, только чистые сердцем способны узреть ее. По сути дела мы здесь имеем христианскую версию одного из восточных мифов об птице Симург: семь птиц связали себя клятвой найти и вернуть покинувшего за их вины птичьего царя, чтоб весь птичий народ вновь обрел потерянное счастье и довольство. После череды невероятных приключений и страшных опасностей они, наконец, отыскивают горную вершину, где обитает их повелитель. Но едва ступив на нее, им является откровение и знание, что царь Симург — это они, все семеро, исполнивших свою торжественную клятву, что, если бы даже один из них не смог совершить этого подвига, то и другие не смогли бы вновь обрести своего царя.

Хотя обычно в артуровском цикле главным антигероем является Мордред, племяник-сын короля Арутура — и в фильме он, вроде бы, исполняет эту низменную роль, все же надо сделать ряд уточняющих замечаний. Он одного поля ягодки с Эдмоном Глостером из «Короля Лира» Шекспира, его так же гнетет комплекс незаконнорожденного, бастарда, ему так же очень хочется отомстить как и всем «законникам», так и виновнику своего позора — дяде -отцу Артуру, но здесь главное отличие Мордреда от Эдмона: он считает эти желание низменными, греховными и изо всех сил борется с ними. Для этого он и вступил в братство Круглого Стола и это не он нанес смертельный удар братству. Увы, ящик Пандоры открыл Ланселот: ведь его связь с королевой Гвинервой является не только посягательством на честь короля Артура, нет статус Гвинервы в фильме неизмеримо выше — она является как бы Прекрасной Дамой не только Ланселота, но и всех рыцарей (не даром в фильме несколько раз повторяется сцена, когда Гавейн, самый близкий друг Ланселота, смотрит высь на окно королевы как на нечто высшее, принадлежащие Афродите Небесной, как на награду, которую он получит не на земле — и таково чувство каждого рыцаря), поэтому поступок Ланселота расценивается Мордердом как страшное предательство, заслуживающее смерти — но ведь и Каин убил Авеля не просто так, ему показалось что чудовищным образом нарушена справедливость.

Титаническая попытка Ланселота поправить дела, которые идут все хуже и хуже, его анонимный подвиг на рыцарском турнире имеет свой аналог и в Библии: это, конечно, строительство Вавилонской башни, попытка возобновить прерванную связь с небом негодными средствами — и там и здесь это приводит только к распаду, в фильме внешне единое рыцарское сообщество распадается на враждующие фракции, которые еще делают попытки договорится без пролития крови, но ясно, что Ланселот отнюдь не замедлил принцип домино — нет, нарастание движения к гибели только усилилось.

И, конечно, финальная сцена — это Потоп. Темные, зловещие силы окончательно прорвали плотины добра в душе Мордреда, его мятеж против короля Артура уже не пытается даже искать какие-то извинительные причины, это восстание победившего зла, зла которое породило сообщество Рыцарей Круглого Стола (не будем забывать о принципе коллективной ответственности как и за хорошее, так и за плохое произведенное каждым избранным рыцарем) — оно должно быть уничтожено, даже ценной всеобщей гибели.

Один из редких цветных фильмов режиссера. Начинается со сцены боя рыцарей, причем камера фиксирует внимание зрителя на мечах сражающихся. Меч одного из них замедляет движение, и затем сносит голову противника. Фонтаны крови, и закованный в доспехи рыцарь, словно обесточенный робот, падает на землю.

После мрачных начальных сцен действие фильма замедляется. В центре сюжета — любовь Ланселота и королевы Гвиневры, происки злобного сэра Мордреда, междоусобица и гибель рыцарей Круглого стола.

В фильме играют непрофессиональные и полупрофессиональные актеры, действие развивается неторопливо и напоминает скорее театральную постановку.

Сначала то, что рыцари носят доспехи, словно униформу (не снимая) и к тому же — синтетическую одежду, в окнах домов — стекла (в общем полный набор всех возможных анахронизмов), а прислуживающие рыцарям слуги — явно работники с ближайшего к сьемочной площадке ипподома — несколько напрягает. Но затем становится ясным, что фильм представляет собой метафору современного для Брессона западного общества 1970-х годов. Ланселот, Гвиневра, Артур — люди неплохие, но каждый из них погружен в свой внутренний мир. Сопровождающий весь фильм в качестве фона лязг, звон доспехов, создает ощущение изолированных друг от друга индивидов. Они мучаются вопросом, почему товарищество рыцарей гибнет, происходит что-то не то, но то, что зло, слабость заключены в них самих, они понять не в состоянии.

Фильм, можно сказать, лаконичен для режиссерского кино тех времен — идет всего 85 минут. Ощущается мастерство Брессона как художника — например, он постоянно любуется красотой огня масляного светильника, просвечивающего сквозь ткань палатки. Постоянный режиссерский прием: в сценах рыцарского турнира внимание заостряется не столько на столкновении рыцарей, сколько на реакции зрителей турнира, сломанных копьях сражающихся, ногах скачущих лошадей и т. п. — но эти детали производят сильное впечатление.

Фильм очень своеобразный, в свое время получил специальный приз Каннского фестиваля.

Фильм-притча, фильм-метафора для любителей не столько исторического, сколько социально-философского кино.