Сага о Форсайтах (1949)

Маленький Джон ещё только учился писать, когда Лев Николаевич уже вовсю мучился творчеством. Однако, всему своё время: «Анна Каренина» приобрела европейскую популярность довольно споро, да и сам Голсуорси признавался, что роман Толстого сыграл при написании отмеченной шведской академией наук «Саги о Форсайтах» не последнюю роль. И пусть история о неверной жене и обманутом муже стара как мир, короля делает свита, а персонажа — его автор. Если русский классик относился к своей героине с иронией и ни в коем случае не оправдывал ни один её поступок, то классик английский пошёл по иному пути. Ирэн — это его Галатея, perfectia absolutia, ожившая прекрасная статуя, которой можно и должно лишь любоваться, чем, собственно, и занимаются все остальные персонажи, особенно, разумеется, те, что мужского пола. Любая её ошибка — случайность, в которой непременно виноваты обстоятельства, любой промах — лишь новый повод тщательнее оберегать этот нежный бутон, могущий увянуть от любого резкого дуновения. Ведь всем известно, что ветер получается из воздуха, и цветы тут решительно ни при чём.

Комптон Беннет романтиком не был, иррациональным восхищениям не верил, и пазлами из неудачно сложившихся обстоятельств интересовался мало. Ирэн для него — математическая задача, процесс решения которой гораздо увлекательнее в общем предсказуемого результата. Именно поэтому первая экранизация «Саги о Форсайтах» превратилась в детективную историю, облачённую в мелодраматические одежды, о чём режиссёр честно предупреждает ещё в самом начале, когда на экране появляется название фильма. That Forsyte Woman — «Та самая Форсайт», и речь пойдет только и исключительно о ней. Социальная составляющая романа проявится лишь намёками, мелкими забавными наблюдениями, нарочитыми контрастами между тремя поколениями Форсайтов. Старшее — дядюшки в одинаковых чёрных сюртуках, одинаковых галстуках, с одинаковыми седыми бакенбардами, ведущие однообразные беседы, в которых экономика и искусство одинаково пресны, и тётушки, синхронно помешивающие чай в перерыве между синхронными осуждениями нравов современного общества. Среднее — Сомс и Джолиан, схлестнувшиеся чувствами к одной женщине, так явно противопоставляющие себя друг другу и так симметрично отказывающиеся от когда-то неизменных ценностей в угоду собственному эгоистичному Я. Младшее — Джун, жадно впитывающая в себя ещё еле уловимый дух протеста, и, сама того не ожидая, переворачивающая семейные устои с ног на голову.

На этом фоне характер главной героини расцветёт ещё ярче, и каренинское чёрное бальное платье лишь подчеркнёт возникший во время танца с потенциальным любовником алый румянец на её высоких скулах. Разматывая клубок запутанных отношений Ирэн с мужчинами, двигаясь от конца к началу, Беннет берёт на себя роль фокусника, объясняющего секрет эффектного трюка. Всё загадочное очарование — лишь умелая игра в холодно-горячо, тонкий расчёт удельных долей кнута и пряника. Полуулыбка, чуть заметное движение бровей вразлёт, трепещущие ресницы, поворот головы, чтобы продемонстрировать точёный профиль, лёгкое касание изящной руки, звонкий смех… И вдруг лёд, отчуждение, «нам больше нельзя встречаться», и громкое резкое «нет!» в то время, как влажный взгляд шепчет «конечно, да!». Вся прелесть в подсознательности действий, в естественности псевдожертвы — рецепт женской манкости очень прост. На эту удочку ловится любая рыбка: от девяностолетнего Джолиона-старшего до свободного от предрассудков художника Боссини, от жёсткого, застёгнутого на все пуговицы, Сомса до мягкого, податливого, тающего, как сливочное масло в летний жаркий день, Джолиона-младшего.

На первый взгляд такие разные, мужчины в окружении Ирэн, тем не менее, пугающе похожи своим стремлением преодолеть границы и разрушить преграды. И дело не только в охотничьем инстинкте и стремлении сделать эту неуловимую дичь своей собственностью — каждый из них уверен, что именно он в силах разгадать тайну этой истинно женской внезапности и противоречивости, именно с ним Эта Женщина будет настоящей, именно ему она откроется до конца. Однако у Ирэн совсем другие намерения, ей нравится всеобщая любовь и обожание, но с одним мужчиной ей быстро становится скучно. Стремясь подчеркнуть несоответствие стремлений «охотников» и чаяний «жертвы», Беннет продолжает придуманную им самим игру в детектива, то тут, то там разбрасывая ключи-подсказки, шифровки, призванные пролить свет на истинное положение вещей, но делает это с присущей ему ироничной прямотой, придавая уликам форму цветов, и лишь собрав букет, зритель сможет разгадать заданную ему режиссёром тайну. Красная роза — страсть, розовая хризантема — нежная любовь, белая гвоздика — чистое и непорочное чувство. Все они будут рассеяно смяты маленькой женской ручкой, и камера не раз продемонстрирует, как эффектно летят полупрозрачные лепестки, распавшееся на бесполезные элементы когда-то прекрасное целое, в то время, как наряды Ирэн будут декорированы совсем другими цветами. Жёлтые — ревность и измена, их она предпочитает носить на шляпках, а фиолетовые — пылкость, непостоянство и похоть — на груди, у самого сердца.

Разумеется, подобное видение столь любимой многими критиками и читателями героини, не могло остаться безнаказанным. Уж слишком откровенен Беннет в своей интерпретации великого романа, уж слишком цинично прозвучала заключительная фраза миссис Джолион Форсайт, ставшая финалом фильма, да и стандартные антагонисты и протагонисты оказались вовсе не такими однозначными, коими их пытался представить автор. Однако считающейся не самой удачной экранизации удалось то, что не получилось в романе — из луча света в тёмном царстве собственничества, из Великой Красоты, недосягаемой для простых смертных, Ирэн стала просто женщиной, живой, настоящей, и поэтому более понятной, чем условно идеальная статуя. Свергнув её с пьедестала, Беннет установил тот баланс, которого отчаянно не хватало Голсуорси, превратив историю о малоправдоподобном идеале в историю личности, которая вполне могла бы существовать, трансформировав Ирэн из фарфоровой куклы в реальную женщину. Ту самую Женщину.