Белый орел (1928)

Наделенный большой властью обременен еще большей ответственностью. Любой шаг, неосторожное действие, недостаточно обдуманное решение могут повлечь за собой гибель десятков невинных. Положение вынуждает вершить чужие судьбы, быть жестким и хладнокровным, не допускать сантиментов, незыблемо выполняя свои обязанности и порою осознанно обрекая на смерть.

А тебе бы не надо ничего этого! Зачем тебе эти высокие сидения, эта сила, эта власть? Тебе бы дома, с любимыми не расставаясь. Чаще играть с детьми, дольше любоваться красотой жены, по вечерам читать книги, сидя у камина в окружении близких, гулять с ними по парку… Тебе бы окунуться в эту негу счастливой семейной жизни, хоть ненадолго освободиться, стать простым человеком, образцовым отцом семейства. Но ты птица высокого полета. Твоё положение больше тебя. Ты главный. И жизни сотней людей зависят от тебя. Ты должен блюсти порядок.

А он дается большой ценой, ведь гнев людской страшен. И вот льется кровь, вот гибнут дети — кажущийся порядок установлен, ты возвращаешься к иным делам, но что бы ты ни делал, куда бы ни шел, везде ты видишь белый платок, взмах которым стал сигналом к действию. Ты слышишь выстрелы — они заглушают всё вокруг, ты видишь кровь — она застилает глаза, заслоняет от тебя мир. У тебя не было иного выбора, ты должен был дать знак, иначе тебя бы разорвали, закидали камнями, иначе — бунт неминуем. Ты должен был продемонстрировать силу. Только дочь твоя плачет, а жена не хочет видеть и называет детоубийцей. Только в мозгу пульсирует это «детоубийца». Тебя не разорвали люди — ты защитился, но только от эриний нет защиты, только сознание не хочет принять случившегося, а совесть не заснет более. И ты понимаешь, что раскаяние не станет спасением, чувствуешь, что возмездие найдет тебя, во всем видишь знаки и символы, с волнением и страхом ждешь часа, когда возвратятся пули.

В основу фильма «Белый орел» лег рассказ Леонида Андреева «Губернатор», написанный им вскоре после убийства эсерами московского генерал-губернатора в 1905 году. Не нужно вдаваться в исторический экскурс, чтобы понять, насколько непростой была обстановка в России того времени. Умы и души вечно угнетаемого народа уже отравлены революционными идеями, воздух пропитан слепой (ибо не ведает никто, каких именно) жаждой перемен, божий помазанник расписывается в собственном бессилии, допуская ошибку за ошибкой и слепо доверяя решения многих вопросов третьим лицам. Люди, уставшие терпеть, требуют, бастуют и бунтуют, но власть не способна ответить ничем, кроме как еще большим гнетом и насилием, которое порождает ответное насилие. Чем всё закончится ни для кого не секрет — самой жестокой и бессмысленной из всевозможных войн, когда брат встанет против брата, сын поднимет руку на отца, когда к былому не окажется возврата, как нет у ужаса конца.

Может быть попытка Андреева (а вслед за ним и одного из выдающихся творцов «великого немого» в России) художественно осмыслить суть происходивших политических событий оказалась не слишком удачной, но обоим художникам удалось другое. Они смогли психологически достоверно показать муки совести, предчувствие — и страх перед этим чувством — собственной кончины, душевные терзания человека, находящегося в описанных исторических условиях, занимающего правящий пост и ответственного за пролившуюся кровь.

Снимая свой фильм много лет спустя после публикации рассказа, Протазанов переработал исходный текст, убрав из него ряд сцен и мотивов и переместив некоторые акценты. Значительно понизив градус экспрессии и психологизма, коими отличаются произведения Леонида Андреева и из-за чего их сложно экранизировать (минимум событий, максимум ярчайших описаний), режиссер смог показать на пленке не идейную агитку, не очередной поклёп на царскую Россию, а драму народа и трагедию человека. Причем, будь этот фильм звуковым, такой результат вряд ли был бы достигнут. Фоновая музыка-сопровождение и утрированная актерская игра в немом кино передают Андреевские интонации точнее, чем слова, вложенные в уста современных актеров. И пусть у Протазанова в этой трагедии к личному примешивается сословное, а к общечеловеческому советское, современному зрителю не составит труда отделить зерна от плевел и увидеть беду человека, «физически расстрелявшего рабочих, но сознающего, что он расстреливал не их, а самого себя».