Поэт и царь (1927)

Пушкин — наше всё, а про родных и любимых мы всегда знаем больше, чем знают про себя они сами — видимо, примерно этим руководствовались авторы старого (1927 год) и очень-очень длинного фильма.

Сюжет замечательной картины прост, но в то же время совершенно неописуем. Актёр-Пушкин, мужик с дурновкусными хрестоматийными бакенбардами и совершенно картонным характером, либо разговаривает стихами (естественно, у него легко вылетают из уст готовые строчки, хотя любой более или менее образованный человек, видевший хоть один черновик Александра Сергеевича, знает, как он работал над словом), либо ревнует жену к каждому пню (да простят это высказывание лощёный Дантес, хитрый Николай I, вынашивающий коварные планы, и ещё какой-то мужик, любящий всех баб сразу), либо не в меру бурно играет с детьми (хотя эти сцены — едва ли не самые живые); ах да периодически он скачет в неопределённую даль на лошади. Наталья Николаевна — женщина, одетая в стиле двадцатых годов прошлого века, со страстным взглядом, бросаемым из-под длинных-длинных ресниц, и странной причёской. Кроме всего прочего, на заднем плане периодически появляются Крылов, Жуковский, Гоголь, Вяземский и, кажется, ещё десяток друзей и знакомых автора.

Дело даже не в том, что ни один поэт в мире не говорил готовыми стихами, не в том, что зрелый Пушкин никогда бы не стал хамить царю в открытую (и потому, что для власти и ливреи, как известно, не стоит гнуть ни помыслов, ни шеи, и потому, что свобода — это когда забываешь отчество у тирана, а не высказываешь ему от нечего делать всё, что взбредёт голову), и даже не потому, что Рылеев никогда не учился в Лицее, но Пушкин произносит перед коллегами тост за декабристов, которые учились вместе с ним. Дело в том, что этот фильм не тянет ни на постмодернистский стёб, ни, тем более, на сколько-нибудь нормальный рассказ про последние дни интереснейшего человека; в лучшем случае всё это можно вежливо назвать «раннесоветским артефактом» или «старым фильмом, до боли напоминающим сериал про Есенина».

Мужчины, обладающие бурным темпераментом, наряженные дамы, бодрые дети бродят по садам, ведут бессвязные и малоосмысленные диалоги и поправляют складки на одежде; как сказал примерно про то же один прекрасный автор, «а в это время рушатся их жизни». Жизнь рушится не столько у Александра Сергеевича и Натальи Николаевны, сколько у людей, на чей век выпали жестокие двадцатые-тридцатые годы прошлого столетия. Четыре пятых художественных произведений привязаны ко времени — и связь «Поэта и царя» с раздраем раннесоветской жизни очевидна.

Народная тропа к памятнику не зарастает — однако топтали её явно не те, с кем Александр Сергеевич с удовольствием беседовал бы на очередных посиделках. Впрочем, пока одни колеблют треножник, другие пишут гениальные эссе о его поэзии и о нём самом; параллели опять проводятся, надежда вновь не гаснет даже в не самые весёлые времена.

4 из 10